О людях хороших и разных

10 января 2020

Об авторе. Екатерина Дмитриевна Нащокина (1916 - 2003) - внучка врача и обществен­ного деятеля Владимира Михайловича Крутовского, дочь ботаника Дмитрия Дмитриевича Нащокина. Всю жизнь жила в Красноярске. После окончания Красноярского педагогического института в 1938 - 1945 годах работала в Краеведческом музее. В 1943 - 1971 годах - асси­стент кафедры общей биологии Красноярского медицинского института. С 1971 года - на пенсии. В газете «Вечерний Красноярск» опубликовано несколько её воспоминаний, но большая часть осталась в рукописях. В рукописи сохранилась и публикуемая работа.

Музей и музеяне

Торговые ряды у края Старобазарной площади запомнились мне как помещение городского музея. В первой половине двад­цатых годов там размещались фонды му­зея и была квартира Тугариновых. У моей матери были очень хорошие отношения с В.И. Тугариновой, и иногда, навещая её, мама брала меня с собой. Почему-то В.И. за­помнилась мне возле примуса, который веч­но капризничал и требовал её неусыпного надзора. Это не мешало ей всегда оживлён­но беседовать с мамой. На меня (мне было тогда 8 - 10 лет) она производила впечатле­ние очень энергичного, целеустремлённого и очень симпатичного человека.

Аркадия Яковлевича я видела реже, но при встречах он был всегда очень доброжелате­лен, показывал кое-что из экспонатов, нахо­дившихся на открытом воздухе. Мне запомни­лись какие-то сельскохозяйственные орудия. Значительно позднее, проверяя в музее со­хранность фондов раздела зоологии, я увидела орнитологические коллекции Аркадия Яковлевича - результат проделанной им огромной работы по сбору и изучению систематиче­ского состава и географического распростра­нения представителей орнитофауны нашего края. Незадолго до отъезда из Красноярска Тугариновы пришли с прощальным визитом к Крутовским, и у нас в семье сохранилась от этого посещения фотография.

Екатерина Дмитриевна Нащокина

Мама хорошо отзывалась о М.Е. Киборте.

Г.П. Миклашевскую, М.В. Красножёнову и А.Л. Яворского я уже не застала в музее. Смутно помню, что Генрика Павловна бывала у нас. Но сказать о ней что-либо, кроме того, что в нашей семье всегда отзывались о ней тепло и с большим уважением, не могу.

Моё личное знакомство с Марией Васильевной Красножёновой началось, пожалуй, в середине или ближе к концу двадцатых годов. Она была организатором и деятельным участником БДК - библиотеки друзей книг. К сожалению, я не могу сказать, кто кроме нас - Нащокиных - Крутовских - принимал участие в её создании. Мария Васильевна сама собирала небольшие членские взносы участников, покупала на эти деньги книги, вероятно, по собственному выбору. Книги эти по очереди прочитывались всеми членами библиотеки и возвращались на хранение к Марии Васильевне. Шкаф с книгами, несущими обозначение «БДК», я ещё видела в музее, когда начинала там работать, но дальнейшей судьбы этих книг не знаю. Однажды Мария Васильевна пригласила меня и Леночку Чередову к себе, и мы с большим интересом посмотрели собранную ею коллекцию открыток.

С А.Л. Яворским я познакомилась в студенческие годы: он вёл у нас в пединституте систематику растений. Читал лекционный курс, вёл практические занятия, экскурсии, а на последнем курсе - факультатив по систематике низших растений.

Александр Леопольдович... Вижу его сухощавую, выпрямленную, словно устремлённую ввысь, фигуру, удивительно живые глаза, взгляд, в котором читался интерес, увлечение, юмор - взгляд человека, любящего жизнь и людей. Может быть, именно огромное жизнелюбие помогло ему вынести все тяготы ареста, допросов, лагерей и вернуться, не потеряв ничего из богатства своей души.

Человек редкого личного обаяния, конечно же, он находил нужный тон в отношениях со студентами. Уже после возвращения он как- то упомянул в разговоре, что среди других ему было предъявлено обвинение в слишком большом и отрицательном влиянии на учащихся. Я не знаю точно, с какого времени А.Л. был знаком с семьёй Крутовских, бывал он у нас очень редко. В двадцатые - тридцатые годы чаще заходила к Е.В. Крутовской

С.И. Овсянникова-Яворская, которая одновременно с Е.В. училась в фельдшерской школе. Но в наши студенческие годы А.Л. относился к нам с Леной явно как к знакомым, хотя без предоставления нам каких-либо послаблений по сравнению с другими студентами, разве что давал более трудные объекты для работы.

То, что я по окончании пединститута пришла на работу в музей, было случайностью, но случайностью очень счастливой. Вместе с дипломом я получила направление в одну из городских школ, но, когда пришла туда, там уже был другой человек. Место оказалось занятым. В ГорОНО мне сказали, что вакансий нет. Отец, уже два года работавший ботаником в отделе природы краеведческого музея, договорился с директором Чусовым о зачислении меня на вакантную должность экскурсовода отдела природы. Отдел был закрыт на пере экспозицию, что дало мне возможность подготовиться к этой работе. В основном надо было пополнить знания краеведческого характера. Знакомилась я постепенно и с коллективом музея, в котором началась моя трудовая жизнь.

В общей сложности я проработала в музее с осени 1937 до весны 1946 (но с 1943 - уже совместителем, на полставки). В первые годы моей работы музей не имел настоящего руководителя. В конце 1937 уволился принявший меня на работу Чусов, и пошли исполняющие обязанности директора. Помню В. Калачёва, З.К. Глузскую, М.С. Струлёва, А.В. Урбановича. Всё это с 1938 по 1940 год. Настоящим руководителем ни один из них не был, хотя ничего плохого я ни о ком из них не могу сказать.

Борис Калачёв исполнял обязанности директора недолго, вероятно, делал всё, что положено администратору, но и только. Уже в 1939 году его сменила Глузская. О ней я буду ещё говорить отдельно. В этот период её деятельности мне мало пришлось соприкасаться с ней, но всё же достаточно, чтобы понять, что человек с таким неуравновешенным характером не может быть хорошим руководителем.

М.С. Струлёв, географ, в 1939 г. принимал участие в экспедиции в Эвенкию вместе с этнографом Б.О. Долгих и фотографом И.И. Балуевым. После возвращения из эксп¬диции он остался работать в музее и какое-то время тоже был и.о. директора. А.В. Урбанович мелькнул то ли перед М.С. Струлёвым, то ли после него. Наконец, в 1940 году не и.о., а уже директором музея стал И.Л. Нейтман - первый, которого я действительно могу назвать руководителем. Начатую под его руководством работу по подготовке к 25-й годовщине Октября оборвало начало Великой Отечественной войны, а в 1946 году я ушла из музея и не знаю, в какой мере пригодилась работа, начатая нами до войны в построении послевоенной экспозиции музея.

Коллектив музея в ноябре 1941 г.

А теперь - о коллективе, в котором я - вчерашняя студентка - начала свою трудовую жизнь. Более 55 лет прошло с тех пор, а я не перестаю благодарить судьбу, подарившую мне такое начало.

Коллектив наш был не очень большим, но очень разнородным по возрасту, по степени образования, по квалификации и по роду выполняемой работы. Независимо от ранга, взаимное уважение в какой-то мере определялось возрастом, опытом, знаниями; но это было простое уважение к любому человеку, честно выполняющему свою работу. Мне трудно, конечно, говорить обо всех: в основном я знала сотрудников своего отдела природы. Но не помню, чтобы кто-нибудь, кроме З.К. Глузской, разговаривал с нижестоящими по рангу в повышенном тоне. Очень многое о взаимоотношениях сотрудников говорили праздничные вечера. Обстановка на них была дружественной, непринуждённой.

Особенно запомнились мне два таких вечера. На один из них З.К. Глузская - тогдашняя и.о. директора - почему-то не смогла прийти и предложила «возглавить мероприятие» сотруднице массового отдела, видимо, партийной (она работала у нас недолго, и я сейчас уже не помню её фамилии). Воспользовавшись отсутствием З.К., мы дали ей пять минут на официальный доклад, а потом развлекались в своё удовольствие. Не помню, каким образом зашёл у нас разговор о молодости, о том, до какого возраста можно считать человека молодым. Поспорив, мы в конце концов установили большинством голосов, что человек может оставаться молодым до 35 лет, но в отдельных случаях граница молодости может быть специальным решением отодвинута ещё на пять лет. И тут же единогласно продлили молодость А.Н. Герчиковой - секретарю-машинистке и Б.О. Долгих - этнографу.

Вообще мы, молодёжь, в основном были между собой на «ты» и обходились без отчеств. Потом, когда Сашу Урбановича назначили и.о. директора, мы общими усилиями пытались вспомнить, как его отчество, да так и не вспомнили. Обратились за помощью к хранительнице фондов А.Г. Пискуновой. Она и сообщила нам, что Саша - Александр Владимирович.

А однажды мы проводили какой-то праздничный вечер совместно с работниками Краевой библиотеки, и был приглашён для обслуживания платный буфет. Работники краевой библиотеки устроились за отдельными столиками, а мы - музеяне - сдвинули вместе несколько столиков, устроили складчину и общее угощение. Как будто мелочь. Но эта мелочь говорит многое об атмосфере в коллективе.

Из сотрудников, которых я застала в музее в 37 - 38 г., пожалуй, прежде всего я познакомилась с Марфой Дмитриевной Соловьёвой - библиотекарем музея. Ведь мне нужно было подготовиться к работе экскурсоводом за то время, которое оставалось до конца оформления новой экспозиции отдела природы.

Помещение библиотеки было небольшим. Между стеллажами, поднимавшимися почти до потолка, были узкие проходы: только-только подставить лесенку, чтобы добраться до верхних полок. В стороне - стол библиотекаря. Входишь, и сразу тебя охватывает ощущение чистоты, порядка и тишины.

Марфа Дмитриевна поднимает голову от стола. Это немолодая уже невысокая женщина без каких-либо ярких красок в одежде, без всякой косметики, такая же чистая и аккуратная, как и её библиотека. Именно её библиотека, в которой она знала всё - от больших тяжёлых томов до тоненьких брошюр и даже газетных статей.

Ни разу мне даже не пришлось разбираться в каталоге. Скажешь порой даже не название конкретной нужной книги, а просто: «Мне бы надо посмотреть литературу по такой-то теме», - и буквально через несколько минут получаешь требуемое. И всё это - без суеты, спокойно, доброжелательно. Даже когда просишь определённую книгу, выдавая её, Марфа Дмитриевна назовёт ещё какую-нибудь работу по этой же тематике.

Она была тихая. Не помню, чтобы хоть раз в работе, в радости, в горе она повысила голос. Могла быть серьёзной, тихо улыбчивой, но не хмурой, не раздражённой. Во время войны, когда жили мы и холодно, и голодно, не помню на лице её выражения недовольства. А если приходилось делать что-то вместе, не глядя на должности, никогда не хотела отстать от нас, значительно более молодых.

Заведующей отделом природы - моей непосредственной начальницей - была Наталья Петровна Хоментовская - геолог. Не знаю, доверяла она мне - моему диплому - или считала, что в случае необходимости мне поможет отец, но я не помню, чтобы она так или иначе контролировала мою работу. Когда я пришла в музей, она вместе с мужем, тоже геологом, монтировала уже подготовленную экспозицию по полезным ископаемым края. Даже не помню, провела она меня по этой экспозиции перед открытием отдела или нет. В музее она пробыла до осени 1940 года. Потом Хоментовские уехали из Красноярска, а на должность зав. отделом была назначена я. В отделе нас осталось двое Нащокиных. До октября 1941 года я совмещала эту должность с работой экскурсовода, а после закрытия музея на консервацию осталась, как и другие заведующие отделами, в штате, сокращённом приблизительно до десяти человек.

Но это - в сорок первом, а в конце тридцать седьмого первыми, с кем я познакомилась, после М.Д. Соловьёвой и Н.П. Хоментовской, была художественно-оформительская группа, работавшая над созданием экспозиции «Природные зоны Красноярского края».

Руководителем этой группы был Д.И. Каратанов. Под его руководством работали наши художники-оформители: Петя Бояршинов и Е.П. Чередова, работавшие по договору В.И. Воронов и В. Пятин. Участвовали в работе также К.Ф. Вальдман, К.И. Матвеева, возможно, кто-то ещё.

Д.И. Каратанова я знала с раннего детства: у нас в школе он был учителем рисования в начальных классах.

Ему было трудно держать дисциплину, и он обычно занимался с теми, кому нравилось рисовать, не требуя от нас каких-то определённых успехов, принимал наши работы такими, какими они были.

Помню выставку его северных этюдов и зарисовок в музее, что-то на исторические темы, но больше всего мне нравились его пейзажи. Во время оформления экспозиции «Природные зоны Красноярского края» он не только работал сам, но и внимательно следил за работой В. Воронова и В. Пятина, бывших его учениками в Суриковском училище. Е.П. Чередова и П. Бояршинов оформляли объёмные части диорамы тоже под его руководством. Очень всегда был доброжелательным, и вот тут уже я увидела его настоящим учителем.

Бояршинова я знала слишком мало, чтобы говорить о нём, а вот о Елене Петровне Чередовой хочется сказать многое. В семье она была младшей из дочерей, и здоровье у неё было неважным. Врач посоветовал побольше свежего воздуха и обязательно заняться физкультурой. Вместе со старшими сёстрами она ходила на стадион. Бывали они и на «Столбах». Лена понемногу окрепла, какое-то время была даже преподавательницей физкультуры, как и её сестра Валентина, ставшая потом женой Виталия Абалакова. Не знаю, училась ли она где-то специально оформительской работе или до всего доходила самоучкой, но когда я с ней познакомилась в музее, она была уже квалифицированным художником-оформителем и человеком из тех, кого зовут «мастер - золотые руки».

В наших «ландшафтах» художники писали декоративные панно - задники диорам. Всё остальное: рельеф, растительность, создание естественного расположения представителей животного мира так, чтобы они не смотрелись чучелами - всё это проходило через руки Леночки Чередовой. Большая рельефная карта края - тоже её работа. Работала она безотказно, если надо - оставалась на вечер, на ночь. А ведь здоровье-то у неё никогда не было особенно крепким.

В коллективе Леночку ценили как работника и любили как человека. Пожалуй, я не ошибусь, если скажу, что её любили почти все, начиная с руководителей отделов до дежурных-уборщиц. Любили за открытость, за радость, которую она вносила в любой труд, за постоянную готовность помочь, посочувствовать. Вероятно, и постоянная безотказность в работе, и тяжёлые условия жизни в военные годы подорвали её и без того недостаточно крепкое здоровье. Я ушла из музея в 1946 году и редко бывала в музее в послевоенные годы. Видела, конечно, при встречах, что Леночка уже не выглядит такой бодрой и крепкой, как до войны, но известие об её тяжёлой болезни и смерти оказалось для меня неожиданным и большим горем.

Экспозиция по археологии. 1941 г.

Не помню, когда пришёл на работу в музей Борис Осипович Долгих - этнограф. Впервые я услышала о нём от брата в 1935 году. Были они тогда в экспедиции в Эвенкии. Брат на преддипломной практике в составе группы геоботаников Томского Государственного].Университета, а Борис Осипович - в качестве этнографа, видимо, начинающего (первоначально он предполагал получить другую специальность). Как и что привело его в эту экспедицию, я не знаю, но, видимо, Север покорил его навсегда.

Познакомилась я с ним, пожалуй, в то время, когда Леночка Чередова делала для отдела природы рельефную карту края. Он объяснял ей что-то о форме и расположении озера Ессей и впадающей в него реки с такой уверенностью, как будто речь шла о расположении мебели в его собственной квартире. О его научной работе, очевидно, в музее достаточно данных. Я могу и хочу говорить о нём только как о человеке.

Его было интересно слушать. Он притягивал своей увлечённостью. Люди Севера были для него не сухим предметом изучения, а живыми людьми со своим жизненным укладом, со своими особенностями, со своими требованиями к жизни. Равными ему людьми, заслуживающими уважения. И уважение это было взаимным. «Наш Борис» - называли они его. Когда к нему приезжал кто-нибудь из Эвенкии, с Таймыра, он просил нашу дежурную М.Ф. Кичкильдееву приготовить чай для гостей.Он уважал их обычаи, и они отвечали ему взаимностью.

Очень нестандартная была его внешность. Высокий, широкоплечий, но как будто немного расслабленный, он в то же время был очень точен, ловок и бесшумен в движении. На большинстве фотографий он выглядел холодным, неинтересным. А в задумчивости или в пылу увлекательного разговора лицо его становилось очень привлекательным.

Занятие наукой вовсе не делало его сухарём. И в волейбол он охотно играл в обеденный перерыв, и на вечерах наших не «отрывался от массы». Недаром мы большинством голосов «продлили» ему молодость на пять лет. В чём- то он был очень похож на Савчука из повести «Страна семи трав» Л. Платова, к которой Борис Осипович написал краткое предисловие. В 1939 г. он опять был на Севере в экспедиции (по-моему, уже от музея). Вместе с ним ездили тогда фотограф И.И. Балуев и географ М.О. Струлёв. Помнится, уже после этого Борис Осипович подготовил к изданию сборник фольклора северных районов края.

Когда началась война и музей закрылся на консервацию, Борис Осипович остался в небольшом коллективе, одной из основных задач которого стало сохранение основных фондов музея. Продолжая обработку собранных им научных материалов, Борис Осипович активно участвовал в работе по проверке условий хранения, инвентаризации фондов. Но его звала вперёд любимая работа. До конца войны он в Красноярске не остался.

О З.К. Глузской я впервые услышала от деда - В.М. Крутовского. Дед был в тридцатые годы завучем медтехникума, а Зинаида Константиновна преподавала там историю. Отзывался дед о её знании предмета, пожалуй, в снисходительно-юмористическом тоне, сожалея об узости и недостаточности её знаний, хотя никогда ничего плохого не говорил о ней как о человеке. В музее я познакомилась с ней, когда она, видимо, в первый раз была исполняющей обязанности директора музея. Скорее всего, это было в 1938 - 39 гг. В обращении с людьми она была очень неровной. Могла ни за что или по пустякам накричать на человека, а потом как ни в чём не бывало разговаривать спокойно, даже дружески. На меня, правда, она накричала только один раз, совершенно не помню, из-за чего. Потом на посту и.о. директора её сменил то ли Урбанович, то ли Струлёв - не помню, а она осталась зав. отделом истории.

Во время войны она, насколько я знаю, работала в военной цензуре и вернулась в музей уже в 1946 году, когда я уже перешла на основную работу в мединститут, а в музее ещё какое-то недолгое время работала совместителем на полставки. Насколько я знаю, ни по знаниям, ни по характеру руководителем хорошим она быть не могла, хотя искренне старалась делать «как лучше», приносить пользу музею.

Что касается убеждений, я думаю, что партбилет был для неё не просто красной книжкой, дающей какие-то преимущества. Годы, в которые мы одновременно работали в музее, были очень сложными, и разобраться в этих сложностях тогда было непросто, особенно человеку с прямолинейным умом, какой был у Зинаиды Константиновны. Несомненно, теория обострения классовой борьбы в период построения социализма казалась правильной многим. Волна арестов второй половины тридцатых годов могла казаться ей нормальным проявлением этой борьбы. Мучительные сомнения возникли, когда после арестов беспартийной в основном интеллигенции начались аресты членов партии - людей, которых Зинаида Константиновна знала как убеждённых коммунистов, честных работников. Однажды она поделилась со мной своими горькими сомнениями по этому поводу. Не думаю, чтобы это было провокацией: наши отношения после этого разговора ничуть не изменились. Арест деда в 1938 году тоже никак не повлиял на отношение Зинаиды Константиновны ко мне и моему отцу. Никаких неприятностей это нам не принесло.

Могла ли Зинаида Константиновна быть причастной к каким-то арестам тех лет, я судить не берусь. Вероятно, могла бы в соответствии с партийным долгом, но вряд ли в порядке сведения личных счётов с тем или иным человеком. Вообще-то она производила впечатление человека одинокого и несчастливого от своего собственного характера. Конечно, когда в 1946 году И.Л. Нейтман в очередной раз выкарабкивался чуть не с того света в каком-то санатории, а Зинаида Константиновна, не дождавшись его возвращения, принимала дела и, придираясь к каждому пустяку, старалась приписать ему несуществующие вины, это выглядело очень некрасиво. Ну, а с другой стороны М. Шимохина говорила мне, что, когда она совсем ещё девчонкой работала в тридцатые годы в музее, то Зинаида Константиновна была очень заботливой и во многом ей помогала. Так что подсчитать все за и против очень трудно.

После З.К. Глузской (может быть, с небольшим промежутком) и.о. директора музея становится М.С. Струлёв. Я уже писала, что он - географ, участвовал в экспедиции 1939 года в Эвенкию вместе с Б.О. Долгих. После экспедиции остался в штате музея и вскоре стал очередным и.о. Был в этой должности недолго: уже в 1940 его сменил И.Л. Нейтман. Ничем особенным М.С. себя не проявил. Обязанности директора выполнял, конечно, по мере своих возможностей, но вряд ли его привлекала административная работа. Научный потенциал его остался для меня неизвестным. Симпатичный, общительный, он легко вошёл в коллектив, но пробыл в нём недолго - около двух лет. В отношениях с людьми был мягок, не держался официального тона. Я ему обязана тем, что после отъезда Н.П. Хоментовской он настоял на том, чтобы назначить меня на оказавшуюся вакантной должность зав. отделом природы. В результате этого при закрытии музея на консервацию я, как и другие зав. отделами, осталась в штате музея, и это сыграло большую роль в моей дальнейшей судьбе.

Наконец, в 1940 году директором музея был назначен И.Л. Нейтман. Историк. Но я знаю его только как члена и руководителя нашего коллектива, каким он был с 1940 по 1946 год. Человек нелёгкой судьбы. Он учился в одной школе со старшей дочерью хранительницы фондов музея, и от неё я знаю, что ещё в школьные годы у него был серьёзный туберкулёзный процесс в лёгких. В те годы только ещё входило в практику лечение туберкулёза лёгких методом пневмоторакса. Лечение помогло ему, но не дало полного выздоровления. А несколько лет спустя к болезни лёгких прибавилась язва двенадцатиперстной кишки с мучительными приступами боли. Но он не сдался болезни, учился, работал, любил жизнь, живо интересовался и историей, и окружающей действительностью.

В 1940 и первой половине 1941 музей готовился в 25-летию Октября. Это в какой-то мере касалось всех отделов, и мне, тогда уже зав. отделом природы, конечно, пришлось принять участие в этой работе. К сожалению, спустя полвека я уже не помню, что тогда успела сделать. Пожалуй, что-то по теме: «Природные богатства края и их использование», но помню, что впервые встретилась с настоящим руководителем, умевшим вовремя и потребовать, и помочь. Из предыдущих и.о., пожалуй, только Глузская пыталась руководить, но только указаниями «сверху». К Иосифу Львовичу невозможно было пойти посоветоваться по какому-либо вопросу, не составив предварительно собственного мнения. Он требовал от нас, чтобы мы думали самостоятельно, имели свою точку зрения и могли подкрепить её реальными доводами. В работе с ним повышалась личная ответственность за предложенное или сделанное.

Держался он очень просто. В коллективе в неслужебное время никогда не подчёркивал своего служебного положения, на работе был серьёзен, в меру требователен, но и всегда готов помочь. В 1940 году прошла краевая конференция музейных работников, а весной 1941 Иосиф Львович поехал в Москву с планами, подготовленными к юбилею Октября, и вернулся, когда уже началась война.

До октября музей по инерции ещё работал, но осенью начали прибывать в Красноярск сотрудники Главного управления Северного морского пути (ГУСМП), частично из экспедиций, частично из Москвы и Ленинграда. Какое-то время во вводном отделе была экспонирована палатка папанинцев. Постоянную часть экспозиции музея стала дополнять выставка фотохроники ТАСС. Но в октябре 1941 года здание музея было отдано в распоряжение эвакуированных в Красноярск работников ГУСМП. Нам были оставлены хранилища (туры) и внутренний зал отдела природы. Штат был резко сокращён. Остались директор, бухгалтер, учёный секретарь, заведующие отделами, художник-оформитель и истопник.

Своими руками мы перенесли частично в хранилища, частично в оставленный нам зал фонды, хранившиеся в рабочих кабинетах сотрудников, библиотеку. Вскоре и часть экспозиционных залов была занята под рабочие кабинеты сотрудников ГУСМП. Наш зал был тогда и хранилищем, и рабочим местом для всего нашего маленького, но сплочённого коллектива. Всем и всему нашлось там место. Но однажды размещённая там часть фондов оказалась в опасности: прорвало водопровод. Иосиф Львович первым бросился к месту прорыва, зажал его руками, всем телом, и держал до тех пор, пока Тося Китайкина или Лена Чередова не разыскали Пилипенко, который отключил водопровод в зале и ликвидировал повреждение. Из экспонатов ничего не пострадало. Не помню уж, как мы общими силами сушили нашего директора. К счастью, это вынужденное купание не имело для него серьёзных последствий.

Конечно, этот небольшой случайный эпизод прибавляет какой-то штрих к характеристике Иосифа Львовича. Но мне было обидно, когда во время празднования столетия Красноярского музея в монтаже о руководителях и некоторых научных работниках музея И.Л. Нейтман был упомянут только в связи с этим происшествием. А мы ведь были вместе всю войну, и мне кажется, это трудное время прожили достойно.

Конечно, он не был эталоном, образцом руководителя. Имел какие-то недостатки и, вероятно, в чём-то ошибался, как все мы, но его отношение к жизни, труду, людям многому научило меня. Да и у остальных было чему поучиться. В первую очередь мужеству, трудолюбию, чуткому отношению друг к другу.

Но перехожу к следующему портрету.

Александра Григорьевна Пискунова, хранитель фондов музея, была уже пожилой женщиной (насколько я помню, она вела хозяйство А.П. Кузнецовой). Была очень скромной, аккуратной, трудолюбивой. Заботливая хозяйка музейных фондов, много лет работала в музее. Пожалуй, не было вещи в хранилищах, которой не касались бы её привыкшие к труду руки. Хранительница фондов, она была в какой-то мере и хранительницей традиций коллектива: бескорыстного труда, ответственности за выполняемую работу, бережного отношения к экспонатам.

С Антониной Васильевной Китайкиной до войны я была знакома поверхностно, хотя мы звали друг друга по именам и были на «ты». На годы войны она осталась в штате музея в качестве зав. отделом соцстроительства. Но работали мы в эти годы, не считаясь с должностями и принадлежностью к тому или другому отделу. Мне вначале Иосиф Львович предложил помочь З.Т. Балуевой - зав. фотоотделом - разобраться с фотоархивом, сверить инвентарные списки с имеющимися негативами. Вскоре после окончания этой работы Зинаида Тимофеевна вынуждена была уволиться с работы, так как её муж, И.И. Балуев, тоже фотограф, был по трудовой мобилизации направлен на работу в Норильск, куда они и уехали всей семьёй.

Гербарий и зоологические коллекции были в порядке. В тёплое время года мы трое: Лена Чередова, Тося Китайкина и я - часто работали вместе, помогая А.Г. Пискуновой разбирать, проветривать, чистить экспонаты, хранившиеся в турах. Леночка попутно подновляла инвентарные номера. Часто к нам присоединялся и Борис Осипович Долгих, помогая в проверке инвентаризационных книг. Делали мы временные выставки из фотохроники ТАСС в фойе кино, театра; дежурили на выставке трофейного оружия. Совместная работа очень сблизила нас. Постепенно я узнала, что у Тоси была рабочая комсомольская юность: она работала на одной из крупных строек пятилетки. Что привело её в музей, не знаю, но в дальнейшем и после отъезда из Красноярска она осталась музейным работником. К началу войны была уже членом партии. Переход из комсомола в партию был для неё естественным, соответствовал её убеждениям. Партийным поручением была и её командировка на север края, на путину, помнится, в 1943 году.

После того как работники ГУСМП освободили здание музея, нам пришлось немало поработать, разбирая клетушки, загромоздившие экспозиционные залы музея. Но в это время я уже совмещала работу в музее с педагогической работой в медицинском институте и уделяла музею меньше времени. Победу, разумеется, встречала с музеянами, а в работе над филиалом - Музеем-квартирой И.В. Сталина (РСДРП) - уже не очень активно участвовала.

Перейдя полностью на работу в мединститут, в музее я стала редкой гостьей: работа и семья требовали много времени и сил, да и тех, кто был мне дорог, с кем сроднилась за годы войны, в новом коллективе почти никого не осталось. Послевоенную экспозицию, конечно, смотрела, но в памяти ничего не сохранилось. В пятидесятые годы ещё встречалась с Е.П. Чередовой, с оставшимся в Красноярске Е.М. Гонтаровским. Пожалуй, это ещё один из сотрудников музея, о котором я хотела бы сказать. Евгения Михайловича с родной Украины привела в Сибирь война. Фронтовик, он после ранения попал в один из госпиталей в Красноярске. Когда уже дело пошло на поправку, пришёл к нам в музей, видимо, с вопросом о наглядной агитации. В армию после госпиталя он уже не вернулся и на Украину после войны не вернулся тоже. Остался в Красноярске. До войны он не успел окончить, насколько я знаю, художественно-прикладное училище. После войны - вечерний университет культуры. Сколько-то времени он работал в музее, а после - в художественной галерее.

В книге «Век подвижничества» отдел Севера упоминается как один из отделов, сформированных в музее к 1939 г. Безусловно, в его создании немалое участие принимал Б.О. Долгих, этнограф, большой учёный. Но рядом с ним мне хочется рассказать о его юной помощнице, практикантке Моте - Матрёне Матвеевне Дедюхиной, ныне - ветеране войны и труда. Она пришла на работу в музей в конце 1937 года. Отдел Севера был тогда ещё очень молодым, и много было работы по выделению, систематизации и инвентаризации выделенных для него фондов. В этой работе в меру своих возможностей добросовестно помогала Борису Осиповичу Мотя. Борис Осипович по-человечески внимательно к ней относился. Уже при наших встречах после войны она рассказывала мне, что Борис Осипович пытался добиться, чтобы ей увеличили зарплату.

С началом войны многие из наших девушек-комсомолок стали осваивать нужные на войне специальности. На курсы медсестёр пошла и Мотя. В 1941 году она ещё работала в госпитале в Красноярске, а с 1942 - сопровождающей в санитарных поездах. Мы встретились на столетнем юбилее музея, а вот на последние встречи ветеранов она не получала приглашения. Нас, работавших в музее до войны, уже не помнит сегодняшнее поколение музеян. А между тем, я думаю, если бы подойти к ней с магнитофоном, она могла бы рассказывать много интересного и о своей работе в музее, и о своей военной и послевоенной судьбе.

В заключение надо, вероятно, рассказать что-то и о Нащокиных в музее.

Нас было трое - представителей трёх поколений. Мой отец Д.Д. Нащокин, я - Е.Д. Нащокина и мой племянник Н.В. Нащекин (при получении паспорта по небрежности буква «о» в фамилии была заменена на «е»).

Отец получил серьёзное специальное образование. Он окончил в 1907 году Петербургский лесной институт, а затем - Петровскую (ныне Тимирязевскую) сельхозакадемию. С 1912 по 1920 г. был заведующим, а потом зам. зав. по научной части Красноярского опытного поля. В ходе этой работы собирались данные в разных районах средней части Енисейской губернии. Ставились многочисленные опыты и на делянках опытного поля. Это была работа по селекции, сортоиспытанию, семеноводству зерновых, картофеля, по выявлению наибольшей эффективности тех или иных севооборотов в различных условиях, изучение влияния на урожайность климатических, почвенных условий, удобрений. Пожалуй, уже в эти годы отец заинтересовался вопросами травостояния, возможностью введения в культуру некоторых видов дикорастущих трав. В 1920 году наша семья перебралась в Красноярск, и отец устроился на работу в открывшемся здесь высшем сельхозполитехникуме. Помимо педагогической работы, он и здесь продолжал научную работу, конечно, в меньшем масштабе, на делянках учебного хозяйства техникума. Преподавал ботанику, общее и частное земледелие, привлекая к своим опытам интересующихся студентов.

За время своего существования, с 1920 по 1933 год, техникум претерпел несколько преобразований, превратившись в конце концов в агро-педагогический техникум, на базе которого в 1932 году был открыт Красноярский государственный педагогический институт. Какое-то время продолжалась постепенная ликвидация остатков техникума, а потом отец вынужден был искать новую работу. В это время, в связи с переходом А.Л. Яворского в пединститут, место ботаника в отделе природы музея оказалось вакантным, и отец занял его. В музее он проработал с 1935 года до октября 1941 года. Тогда музей был закрыт на консервацию, штат резко сокращён, а отцу уже был 61 год, да и здоровье давно уже не было крепким. Он оформил уход на пенсию. За время своей работы в музее в экспедиции отец не ездил. Проделал интересную работу по обнаружению реликтовых видов растений в так называемом «липовом острове» в районе Караульненской лесной дачи вблизи Красноярска. Наряду с известной там реликтовой липой обнаружил лунносемянник, жёлтые тюльпаны, возможно, ещё что-то, чего я не запомнила. В основном же он был занят работой над школьным определителем растений Красноярского края. Определитель, составленный в соответствии со школьной программой, был издан в 1938 году очень небольшим тиражом, получил положительную оценку учителей. Было также высказано пожелание расширить его объём, чтобы он стал учебным пособием не только для учащихся, но и для преподавателей. К сожалению, работу над вторым, расширенным изданием отец закончить не успел.

О себе я, собственно, уже писала. Остановлюсь ещё на нескольких моментах.

Работа экскурсовода в какой-то мере сродни работе учителя. Но меня всегда удивляло, что учителя, приводившие ребят на экскурсию или урок в школьную комнату музея, никогда не пытались провести занятие самостоятельно, полностью передавая это экскурсоводу. А ведь и экспозиция, и учебные пособия, подобранные для школьной комнаты, соответствовали определённым разделам школьной программы. Работа мне нравилась. Монотонность многократного повторения снималась разнообразием состава экскурсантов как в массовых, так и в учебно-целевых экскурсиях.

Интересна была и работа над тематико-экскурсионными планами, в которой я тоже активно участвовала. Любому начинающему самостоятельную трудовую жизнь человеку можно пожелать начинать в таком коллективе, какой был в музее в тридцатые-сороковые годы. Многому он научил меня, и за многое я ему искренне благодарна. И всё же, если мой приход в музей был счастливой случайностью, то уход из него оказался закономерностью.

Военные годы. Как они были тяжелы и здесь, в глубоком тылу. В 1943 году я потеряла отца. были и другие горькие потери. И всё-таки эти годы остались навсегда дорогими мне. Но пришлось искать дополнительный заработок, и это привело меня в 1943 году в медицинский институт. Сначала это было совместительство ради заработка, но к концу войны я уже поняла, что моё настоящее место - в аудитории, в учебной комнате.

Победу я встретила с музеянами. Но в ноябре 1945 года у меня родился сын, и совмещать работу в музее и институте стало трудно. В 1946 году я окончательно выбрала мединститут и ни разу не пожалела об этом. Но годы работы в музее навсегда остались дорогими и памятными мне.

Последним из Нащокиных, работавших в музее, был мой племянник - Николай Владимирович. Очень немного я могу рассказать о нём. Способный и любознательный мальчик, он начал читать рано и много. Круг чтения был широким и разнообразным. Но когда пришло время выбирать жизненный путь, выбрал историю. Окончил Томский государственный университет и по распределению был направлен в Бурятию на педагогическую работу. Но он привык жить в семье, а там не было никого из близких, а потому он, при первой возможности, вернулся в Красноярск. Первым местом его работы в Красноярске стал Краеведческий музей, кроме того, он работал и в пединституте.

О его работе в музее есть, очевидно, достаточно данных. Почему он выбрал именно археологию, мне трудно судить. Скорее всего, его привлекла в первую очередь поисковая работа.

Природу он, как и все в нашей семье, любил с детства. Неудобства быта, походной палаточной жизни ни в какой степени не пугали. Наоборот, вносили в работу элемент романтики. К тому же были и азарт поиска, и радость находок. Находки эти, насколько я знаю, были интересными. Но довести дело до конца, систематизировать, обобщить, сравнить, сделать выводы, - вот на это его не всегда хватало. Кабинетным работником он не был, да и не считал себя. Помню, как-то в разговоре он сам сказал мне: «Я - полевик, моё место в экспедиции».

Может быть, с годами он вошёл бы во вкус кабинетной работы, но судьба распорядилась иначе. В Красноярске он встретил девушку, которая стала его женой, родила дочь и увезла его из Красноярска в Ярославль на свою родину, к своим родителям. Тут уже пришлось забыть о романтике экспедиций и полностью перейти на педагогическую работу. Работал он, судя по тому, что мне случалось слышать, хорошо. Но, как и я в своё время, не сумел «остепениться». А у нас ведь часто больше смотрят на форсу, чем на содержание. Положение стало настолько шатким, что Коля счёл за благо приобрести рабочую профессию, что и удалось ему вполне благополучно, если, конечно, предприятие, на которое он устроился, будет работать бесперебойно...

Не самая лучшая судьба. Но, к счастью, с нами остаётся навсегда всё то, что мы храним в памяти: книги, которые прочли; спектакли и фильмы, которые мы посмотрели; люди, с которыми мы встречались, которые нам дороги; всё то счастье, которое подарила нам жизнь.

Актуальные новости

Все новости
«В трудах для вас, без меры, выше сил»: дети декабриста Владимира Раевского в Красноярске

«В трудах для вас, без меры, выше сил»: дети декабриста Владимира Раевского в Красноярске

30 ноября 2023
Первый декабрист в истории провел почти 45 лет в Сибири, где его жизнь и работа стала гражданским подвигом. Публикуем историю поэта, публициста, военного и многих его детей.
«Будьте слова мои крепки и лепки…» Народная медицина в Енисейской губернии.

«Будьте слова мои крепки и лепки…» Народная медицина в Енисейской губернии.

29 ноября 2023
Состояние здравоохранения в Енисейской губернии приводило к широкому распространению самобытного врачевания народом своих болезней
Загадка красноярской девочки-фантома раскрыта

Загадка красноярской девочки-фантома раскрыта

27 ноября 2023
28 ноября в 13:00 в Красноярском драматическом театре им. А.С. Пушкина Красноярский краевой краеведческий музей и Союз краеведов Енисейской Сибири презентуют проект «Путешествие по городу Красноярску с девочкой-фантомом».