Проект «Живая память»: портрет родовой. Часть 8. Из воспоминаний Анны Ивановны Воросовой
Анна Ивановна Воросова родилась на территории Китая в городе Маньчжурия в 1924 году. Отец Воросов Иван Никанорович – казак, поэт, один из деятелей русской эмиграции в Китае. В СССР переехала в 1954 году, проживала на территории Кемеровской области и Красноярского края, работала в школе учителем русского языка и литературы. Написала мемуары, в которых подробно описывает историю своей семьи.
Имеющиеся в нашем распоряжении воспоминания Анны Ивановны Воросовой мы разделили на 2 цикла. Первый цикл «В августе 1945-го» посвящен событиям накануне и во время Маньчжурской операции советских войск. Второй цикл «Портрет родовой» поведает об истории семьи Воросовых, проживавших на протяжении нескольких десятилетий в Китае.
Сразу же после похорон папы нам отказали с квартирой, т.к. нам нечем было платить и даже за долг взяли наши венские стулья. Мы переехали на 1-ую улицу в дом Рюмкиных.
На 9-й день после смерти папы мы не смогли сделать поминки. До сих пор помню совершенно пустую квартиру, в которой мы поселились, посредине комнаты стоит единственный стул. На нем потерянно сидит мама с Ванюшкой на руках, в углу сложены наши вещи: корзины, чемоданы, баулы и просто узлы и мешки. Есть нечего. И вдруг с улицы доносится рокот аэроплана (ироплана, так говорили). Все выскочили: действительно, низко летел аэроплан и разбрасывал листовки. Трещал пулемет. Листовки кружились в воздухе. Все, кто был на улице, сразу зашумели, заволновались, засуетились. Так начался советско-китайский конфликт 1929 г.
Хайлар мгновенно преобразился: все сорвалось и побежало на вокзал, где уже стоял товарный состав, осаждаемый со всех сторон людьми, стремившимися уехать в Харбин. В числе этих беженцев были и мы. Кто-то откуда-то достал «американку» (так называли лёгкую рессорную двуколку на двух людей), нагрузили её вещами и за отсутствием лошади поочередно впрягались в неё. Об этих событиях у меня сохранились отрывочные воспоминания.
Мы уже загрузились в вагон, но почему-то я оказалась в обществе Алексея Семеновича Зябликова и Васи Пушкарева (так звали молодого кудрявого красавца, двоюродного брата Мити Пушкарева, племянника Ивана Семеновича). Душно и неудобно на узлах, я повязана белой шалью, которая мешает мне, тут же кто-то из моих спутников курит длинную трубку.
Мы приехали в Харбин. Нас выводят из вагона. Ночь тёмная, и яркие звезды Большой Медведицы будто опускаются до самой земли.
Нас поместили на вокзале, там уже было много беженцев. Ой, какая же нужда была! Начались эпидемические болезни среди детей и смертность. Нам не разрешают покидать свои места, и мы, кроме мамы, целыми днями сидим в ожидании её с работы – она приносит нам еду, и мы, сидя на кроватях, ужинаем. Болеет тётя Лиза. Дедушка зорко следит за нами. Благотворительное общество Харбина оказывает помощь.
Пришли священники, чтобы узнать, кто в чём нуждается. Постепенно хотят разгрузить вокзал. Среди священников наш близкий Маньчжурский сосед отец Павел Шиляев, (это его младший сын Андрей оказался очень талантливым боксером. Где-то уже в 40-е г. Был победителем на всех рингах в Юго-Восточной-Азии. Об этом широко рекламировалось во всех эмигрантских газетах. Но вот захотелось ему испытать себя в Америке. И в первом же поединке он погиб. Говорили, что у его соперника была свинчатка в перчатке).
Через какое-то время мы поселились у знакомых, а затем сняли квартиру в Нахаловке. Нахаловка- пригород, соединённый с пристанью – одним из основных деловых районов Харбина – проспектом Да-Тун.
В Нахаловке за время нашей жизни мы сменили 3 квартиры. Одна из них была на 2-й Псковской улице, односторонней, выходящей на железнодорожную насыпь, на которой была проложена ветка. Товарняк маневрировал по ней, а ребятишки, в том числе Шурик и Таня, прицепившись за подножку, раскатывали туда и обратно.
Все квартирки, в которых мы жили, были маленькие. Мама была единственным кормильцем. Через благотворительность её устроили посудомойкой на кухне в столовой. Зарабатывала мало, зато приносила продукты.
Шурика определили в лицей Святого Николая. Это было закрытое учебное заведение, во главе которого стояли униаты. Чем Шурику не понравилось там, я не знаю, но он неоднократно убегал оттуда, его возвращали, и однажды он окончательно пришел домой, неся на плечах свою постель. Пришлось отдавать его в гимназию, где уже училась Таня. А меня сумели пристроить в ясли, так называлось детское заведение типа садика. Это избавило меня от всех тягот, которые выпали на долю остальных членов семьи.
Дедушка был дома, на его руках оставался Ванюшка и больная (умиравшая) тётя Лиза. На Тане лежало много обязанностей: её отправляли к врачу за благотворительными лекарствами для тёти Лизы, а вечером она обязательно шла за мной в ясли. Делала она, надо сказать, не без удовольствия, т.к. врач, к которому она ходила, был наш хорошо знакомый еще по Маньчжурии доктор Давыдов, и там её всегда чем-нибудь угощали. А в ясли она угадывала прийти всегда, когда нас усаживали ужинать. Морозова, хорошо знакомая папы, знала, что Таня голодна, всегда предлагала Тане поужинать, она дипломатично отказывалась, кончалось тем, что её умели уговорить, и она с удовольствием наедалась, и мы с ней отправлялись домой. Таня была очень пройдошистой: знала все ходы и выходы. Успевала и играть, и друзьями у неё были мальчишки, причем она верховодила ими. Однажды кто-то из ребят купил булочку. У Тани, видимо, было огромное желание полакомиться ею, и она сумела уговорить мальчишек спрятать эту булочку в сено в одном из сараев, выбрала момент и съела эту булочку. На удивление ребятишек, куда подевалась булочку, сумела убедить их, что свинья забралась в сарай и съела, и они ей поверили.
Сообщение из Нахаловки на пристань осуществлялось через насыпь, на которой были возведены в нескольких местах крутые деревянные лестницы. У подножия этих лестниц располагался небольшой базарчик: лотошники со своей мелочью, китаец – циркач с обезьянкой – макакой, русские музыканты гармонист и скрипач. Мы любили бывать здесь. Особенно нам нравилась обезьянка. Хозяин давал ей различные команды: она и наряжалась, и брала коромысло и шла за водой, и танцевала, и кувыркалась, а в конце с шапкой обходила зрителей и ей бросали деньги. Мы, конечно, развлекались бесплатно.
Однажды Таня спровоцировала меня: похвасталась, что умеет прыгать со ступеньки на ступеньку обеими ногами сразу, не держась и даже показала, как это она делает. Я решила последовать её примеру, но не удержалась и покатилась вниз. Было начало весны. Было тепло, ярко светило солнышко, везде были лужи. До одной из них я докатилась. Скрипач прервал свою игру, удивился: «Это что еще за мышь?». Я была в сереньком зимнем пальтишке.
А то еще удивила меня тем, что умела петь, не раскрывая губ: «Посмотри, как я пою, ты мой голос слышишь, а не видишь: губы не шевелятся». Я тоже пыталась так сделать, но ничего не получилось.
В гимназии (Таня училась в 1-ом приготовительном классе) Таня сидела на одной парте с еврейкой. Та, видимо, знала о нашей бедности, потому после уроков звала Таню к себе, но Таня упорно отказывалась. Однажды, на еврейскую Пасху, девочке удалось уговорить Таню. Пришли они мать девочки усиленно приглашала Таню обедать, но Таня решительно отказалась и убежала: в то время были такие слухи, что евреи на Пасху в мацу (это национальное еврейское пасхальное печенье) обязательно добавляют кровь детей, убитых ими. Таня боялась, что она им нужна именно с такой целью. О своих страхах и подозрениях Таня теперь вспоминает со смехом.
В Харбине мы не замыкались в узких рамках своей нищеты. Мама целыми днями была на работе, но была Лёля, которая уделяла нам все своё внимание. Они с Иваном Семеновичем жили неподалёку, и мы всё своё время проводили с Лёлей, когда она была свободной. Она тоже работала где-то по шитью, и к концу рабочего дня мы вместе с Иваном Семёновичем шли на насыпь встречать её. Это было для нас, как праздник, мы всегда ждали этого момента.
Лёля с Иваном Семёновичем снимали комнату у одной вдовы, очень придирчивой, капризной. Так что мы всегда шли с опаской, как бы не наследить, громко не засмеяться, не сболтнуть чего. А рядом с ними была лавочка тоже привлекавшая наше внимание. Там, под навесом, всегда кипел огромный китайский самовар, со свистом. Кипятком они торговали не на деньги, а на бирки, предварительно оплаченные. Ещё в этой лавке летом продавали «бузу» – шипучий напиток, наподобие лимонада, про который говорили, что он хорошо утоляет жажду.
Зимой мы бывали и неоднократно на катке. Ходили туда по вечерам, почему-то катающиеся всегда были в масках. Там были всевозможные костюмы: и зайцы, и медведи, и лисицы, и волки. Все мчались лихо, кто-то танцевал вальс, гремел оркестр, это было интереснейшее зрелище, и мы уходили оттуда завороженные. А то шли гулять на Китайскую улицу- центр пристани, расположенной на берегу Сунгари. Китайская улица осталась у меня в воспоминаниях как самая красивая улица, которую мне пришлось видеть в своей жизни. Вечерами она ярко освещена, витрины поражают своим великолепием. Гуляют все, никто никуда не спешит. Гуляем и мы, рассматриваем нарядную публику. Магазины все открыты, но мы заходим только в детский магазин, который находится на Мостовой улице. Это огромное пятиэтажное здание. Дверь в магазине открывает швейцар-робот, приветливо раскланивается. Таня с Шуриком по нескольку раз пользовались его приветствием, т.е выходили и вновь заходили в магазин. Потом мы торопливо шли к лифту и объезжали все пять этажей. И никто нас ни разу не одернул, что мы не так себя ведём, наоборот, китайцы-приказчики, отлично говорившие по-русски, старались показать нам все двигающиеся игрушки: и железную дорогу во весь прилавок со всеми остановками, и куклы ходячие, говорящие, и звери, и чего там только не было. Меня там больше всего привлекало убранная кукольная комната с такой красивой обстановкой, что я подолгу стояла около неё.
Продолжение следует…
Публикация подготовлена научным сотрудником отдела истории М.Ю. Новоселовым.
Актуальные новости
Все новости
«В трудах для вас, без меры, выше сил»: дети декабриста Владимира Раевского в Красноярске
«Будьте слова мои крепки и лепки…» Народная медицина в Енисейской губернии.
