Из быта енисейского духовенства

Енисейское духовенство представляло собой довольно замкнутый мир со своим укладом жизни, своими традициями, строгой иерархией, обособленностью от обычной жизни. Священнослужителям не разрешалось многое из того, что было доступно обыкновенному человеку.

Не счесть духовных лиц, которые на протяжении всей своей жизни являлись пастырями, лечившими «немощь» человеческой природы, помогая, по мере возможности. Между тем частная жизнь служителей церкви Енисейской епархии малоизвестна. Исключения составляют дневники Василия Дмитриевича Касьянова, протоиерея Кафедрального Богородице-Рождественского собора и первого епископа Енисейского и Красноярского с 1862 года Никодима (в миру Николая Ивановича Казанцева). А ведь любые записи, воспоминания частного характера отражают такой массив событий, фактов, биографий, которые не всегда встретишь в документальных исследованиях, а тем более в официальных бумагах. Откровенных, непосредственных, исходивших радостью или болью. Мемуарная литература, как один из важнейших источников познания прошлого никогда не исчезнет со стола исследователя.

Ниже приводим воспоминания священника Пальмина Ивана (Иоанна) Алексеевича, записанных с его рассказов сыном Михаилом Пальминым. Стилистика повествования сохраняется.

Пальмин Иван (Иоанн) Алексеевич (1850/1851 – 1919) – родом из семьи дьякона Пальмина Алексея Яковлевича, уроженца Рязанской губернии; в Красноярск приехал с отцом мальчиком 8 лет в 1856 или 1857 годах. Семья была многочисленной, средствами же отец не располагал (приход Всехсвятский был плох в материальном отношении ), жили бедно. Квартира дьякона располагалась напротив нового собора рядом с домом Данилова (теперь Цукермана). В 1858-1859 годах Иван Пальмин обучался в духовном училище на содержании отца, в 1872 году закончил Томскую духовную семинарию , в том же году был рукоположен в священники. Больше года служил в Енисейской и Красноярской епархии в городе Енисейске, в Иверском женском монастыре. В 1873 году переводится в Ачинскй округ село Белоярское. Скорее всего, в 1876 году женился на Поповой Анне Николаевне дочери священника Красноярского кафедрального собора Попова Николая Лаврентьевича. С 1886 года священник Введенской церкви в селе Березовском Красноярского округа, в 1893 году - священник и законоучитель в Минусинском округе селе Абаканском. С 1910 года на службе в Минусинске, священник Спасского собора; председатель Епархиального училищного совета; председатель уездного Епархиального комитета по выборам в Государственную думу 1912 года С 1915 года - служба в Богоявленском соборе в Енисейске. В 1917 году вышел за штат, последние годы жил с семьей в Красноярске.

Пальмин Иван Алексеевич стал отцом многочисленного семейства: 8 сыновей (Николай, Василий, Георгий, Иван, Михаил, Алексей, Александр, Олимпий) и дочь Мария. Наиболее известными стали его сыновья Василий и Михаил. Пальмин Василий Иванович (род. 1877 г.) окончил Красноярское духовное училище, Томскую духовную семинарию.

Казанский ветеринарный институт. Городской ветеринарный врач в Красноярске, с 1906 года член совета Санитарно-статистического отдела при городской управе. Ветврачом стал и брат Александр. Пальмин Михаил Иванович (род. 1882 году в селе Белоярском Ачинского округа), как водилось во многих семьях священников, обучался в Красноярском духовном училище, а затем в Красноярской духовной семинарии. А дальше служил по гражданскому ведомству: состоял библиотекарем в Обществе врачей Енисейской губернии, являлся членом Красноярского подотдела Русского географического общества, недолго служил в Губернском отделе народного образования; в 1920 году заведовал библиотекой в музее Приенисейского края, в том же году стал первым заведующим Енисейского центрального книгохранилища. Пальмины Георгий и Иван пошли по стопам отца – стали священниками, службу отправляли в церквах Енисейской епархии. В 1938 году оба были расстреляны. Двое сыновей Алексей и Александр были также репрессированы, но освобождены по «реабилитирующим обстоятельствам».

Воспоминания священника Ивана Алексеевича Пальмина, приводимые ниже, как уже указывалось, были записаны с его слов сыном Михаилом Ивановичем Пальминым, как и воспоминания последнего о собственном детстве, проведенном в деревне Березовка Красноярского округа.

Михаил Иванович Пальмин посвятил всю свою жизнь библиотечному делу. Енисейское центральное книгохранилище, упомянутое выше, должно было спасти и сохранить книжные богатства Енисейской губернии после освобождения Красноярска в январе 1920 года: брошенные или реквизированные частные библиотеки, архивы губернского и городского управлений, золотых приисков, церквей, разных обществ, частные архивы жителей Красноярска, библиотеки города, старопечатные книги, документы земств и др. Книгохранилище было размещено в здании Гостиного двора на перекрестке Благовещенской улицы и Степановского переулке (сейчас улицы Ленина и Каратанова), при музее Приенисейского края; в апреле 1920 года по решению Комиссии по заведыванию научными учреждениями (Науком) оно получило самостоятельность и стало именоваться Енисейским центральным книгохранилищем; вскоре образовалось при нем Библиографическое бюро и Губернское архивное бюро. К ноябрю 1920 года хранилище приняло в свои фонды 120 тысяч томов.

Михаил Иванович Пальмин и Вячеслав Афанасьевич Смирнов (сын Ц.И. Смирновой; см. ее «Записки» в рубрике «Былое» от 6 июня) были приняты первыми для работы в книгохранилище. Рядом находились и постоянно привлекались опытнейшие музейные работники: заведующий А.Я. Тугаринов, сотрудники А.А. Савельев, М.В. Красноженова, В.П. Косованов и др. На протяжение ряда лет судьба Енисейского книгохранилища менялась также непредсказуемо, как и судьба городского музея. В 1922 году первоначальный штат обслуживания книгохранилища и музея предусматривался в 20 человек. В начале года он сократился до 6 человек, затем был расширен до 8 человек с крайне малой зарплатой: А.Я. Тугаринов, А.Н. Соболев, М.В. Красноженова, М.Д. Савельева, Е.Л. Юдина, М.И. Пальмин, Н.А. Ставровский. В январе 1922 года Енисейское книгохранилище было присоединено к музею на правах особого отдела.

Некоторые музейные работники продолжали работать бесплатно; зарплату делили на всех. Одно время не получал зарплату и Пальмин. Оставшись один в хранилище, Михаил Иванович мог вести лишь текущую работу. В 1923 году восстановил свою деятельность кружок «Старый Красноярск» под председательством В.А. Смирнова (см. рубрику «Былое» «Кружок старых красноярцев. 1920 год» от 5 сентября), который собрал большой описательный материал – воспоминания и доклады красноярских старожилов, публикации которых дальше найдут свое место в рубрике «Былое». Оставил свои воспоминания и Пальмин Михаил Иванович, которые приводим в рубрике «Былое».

В 1924 году музей Приенисейского края отмечал свой 35-летний юбилей. Приветственная речь на торжественном заседании была произнесена М.И. Пальминым, который временно заменял бывшего в отъезде А.Я. Тугаринова. Михаил Иванович закончи свою речь словами: «музей Приенисейского края должен иметь свое здание» 1925-1926 годы прошли с сокращением штатов музея, 1927-1929 - прошли без перемен. Единственной отрадой стало начало перемещения экспонатов музея и книг хранилища в восстановленное «египетское» здание на Береговой улице в декабре 1929 года.

В начале 1931 года приступила к деятельности бригада «по обследованию положения работы музея», а затем последовали проверки и комиссии в течении последующих лет: кто-то был уволен, кто-то арестован и осужден в лагеря. В 1931 году ушел из музея и М. И. Пальмин. В 1935 году Енисейское центральное книгохранилище стало базой для создания краевой библиотеки. И в этом огромная заслуга Михаила Ивановича Пальмина. Читатели, запомните это имя.

Духовенство 1860-х годов, его быт и нравы (г. Красноярск).

Многочисленные воспоминания моих родителей, а также некоторых знакомых, рисуют в общем однообразную и серую картину жизни духовенства 1860-х и смежных с ними годов. Прежде всего, перебирая рассказанное, мы напрасно старались бы найти что-нибудь такое, что характеризовало бы духовенство города, как профессию, объединенную сочетанием высоких задач, лежащих на нем морального воздействия на окружающее население, просвещение последнего и проч. и проч.

Духовенство, начиная с епископа и кончая низшими клериками, жило обособленной с идейно-профессиональной точки зрения жизнью. Единение существовало лишь бюрократически-иерархическое. Даже вне церковной жизни особой сплоченности и солидарности духовенства города не наблюдалось. Знакомство личное и семьями водилось лишь между отдельными представителями духовенства. Одни поддерживали знакомство с одними, другие, бывая у своих знакомых, иногда знакомство больше вели со светскими семьями и преимущественно с купцами, зажиточными мещанами и, реже – с чиновниками.

Отношение к прихожанам носило тот же упрощенно-официальный характер. Священники служили в церкви, отправляли обряды, ходили по домам прихожан 3-4 раза в год; присутствовали на семейных обедах, закусках, чаях, пирогах и блинах, по случаю различных событий: именин, крестин, свадеб, похорон и т.п. Исполнение треб занимало первое и главное место в обиходе жизни духовенства. Преподношения и плата за него составляют основной источник существования духовенства, источник его благодеяния, довольства или бедности, поэтому при встречах разговоры часто заходили почему-то о том, сколько повенчано браков, сколько получено дохода за происходящее на Пасхе и т.п.

В личной и неличной жизни духовенства мы должны отметить некоторые характерные черты (к 1890-м годам почти утрачены), которые теперь почти утрачены духовенством, а именно: духовенство было сурово обрядово-религиозно. Соблюдение постов, чтение положенных молитв дома, накануне литургии и пр. выполнялось добросовестно и сурово. Соблюдение постов и обрядов требовалось также и от остальных членов семьи.

Дочери священников и дьяков так и оставались безграмотными. Мальчиков ждали курсы (Духовное училище), а потом Томская или Иркутская духовные семинарии. Что представляло собой духовное училище тех времен, мы можем получить представление по речи бывшего смотрителя его Ф.Г. Тарасова, сказанной по случаю постройки нового духовного училища в 1889 году. Окончившие духовное училище некоторые, преодолевая новые трудности, отправлялись с обозами (везли чай или товары) в Томск или Иркутск. Эти путешествия тянулись долго, в то время их ученики исправляли роль охраны обозов. По окончании курса семинарии красноярцы поступали на учет у местных духовных лиц как видные женихи, а потом кандидаты в священники.

Первым вопросом перед окончившими, было скорее исполнить общий совет духовных особ – устроить свое гнездо, т.е. скорее жениться. На «советы» семинаристов обычно «наталкивали» из местных духовных отцов: Касьянов, Угрюмов и другие, рекомендуя жениться на дочери священников «они поповской родовы, хорошей, трезвой семьи; отец плохой ее не отдаст» и пр. Сватание всегда происходило при посредстве сватов и свах, весьма редко – путем писем. За предварительным сватанием происходило свидание в доме невесты: причем это свидание носило как бы неожиданный характер. Жених зашел со своими знакомыми по какому-то делу. Были задержаны на стакан чаю, который очень часто подавала невеста, а иногда невеста выходила только поздороваться и сразу удалялась в другие комнаты. Разговоров между женихом и невестой не было, да и не о чем было говорить. Родители и сваты, вероятно, учитывали это обстоятельство и обо всем сами переговаривали.

В свободное время любили ходить в гости попить чайку, поиграть в карты, пощелкать в орехи. Бывали только у своих хороших знакомых. Принимали гостей у себя на дому. В некоторые дни, например, в именины, в пасхальный праздник (принимали) иногда и с малознакомой публикой. В указанные дни обычно бывал в гостях архиерей со своей свитой и певчими; последнее обстоятельство всегда вносило много шуму и требовало больших усилий приготовить большое количество кушаний, закусок и проч. Оформление стола обычно было небольшое и состояло из 5-7 кушаний. Мы перечислим кушанья постного стола по случаю именин деда в декабре.

Первые блюда.

1. Пирог рыбный в форме или заливное – стерлядь, окунь и пр.

2. Пирог рыбный из свежей осетрины или тайменя с визигой и рисом, в него прибавляли гор(ькое ?) масло;

3. Уха из стерляди или окуня;

4. Осетрина паровая под соусом с укропом и изюмом;

5. Жареная рыба: караси, таймень, нельма, сиг;

6. Компот, желе;

7. Кисели: ягодные жидкие, рисовые с брусничным морсом.

Обычно духовенство уже заранее осведомлялось друг у друга или у келейника о вкусах владыки, его нраве, о чем любит говорить и проч. Сообразно полученным сведениям делались приготовления: подбирались сорта вин, наливок, настоек. В гостях говорили мало: «Не о чем было говорить» - констатировал постоянно мой отец. Железной дороги не было, пароходов не было, город был мал, и тем для разговора было мало. Сидели, кушали, играли в карты, щелкали орехи. Ели конфеты и прочие лакомства. О доходах разговоры кончались быстро, так как хорошо знали у кого какие доходы. Следует отметить, что обычай пить чай за общим столом около самоварщика, не знали, так же закусывать и выпивать вина. Чай выносили на подносе в зал, после чая на подносе в тарелках выносились варенья, иногда до 5-6 сортов. У каждой тарелки лежала ложка, которой гость брал варенье и клал его или в стакан или прямо в рот. Иногда один сорт варенья гость клал в рот, а другой сорт варенья – в стакан. После варенья гостей обносили прикуской: заварными калачиками, слоеным печеньем, вафлями, сушками, пряниками, коврижками, сдобными шаньгами с вареньем. После подноса с прикусками следовал поднос с конфетами, орехами.

Молодежь обычно время проводила в игре в фанты, в танцах: полька, кадриль, вальс. Матушкам и их сверстницам часто темой для разговора служили виденные сны, привидения и другие таинственные явления вроде кикимор. Нужно сказать, что суеверия крепко держались в то время и вера в различные приметы: дурной глаз, порча – были сильными.

Дочери сельских священников.

Из-за недостатка в школах сел, отдаленности от города, для девочек из семей духовного звания оставался один вид образования – домашнее: умение читать и писать; знание молитв, краткие сведения из Священной истории. Оставался один путь – замужество. Поэтому долго и терпеливо енисейское духовенство изыскивало средства на открытие в епархии женского училища которое открылось 5 сентября 1886 г. На открытии епископ Тихон в 1866-1892 гг. сказал: «Хорошо образованная дочь не составит тягости для семьи, и, не говорю в нравственном, даже в материальном отношении … она не только сама себя может обеспечить, но и семье во многом поможет».

Дочери духовенства по знанию крестьянской жизни, по близости к духовенству, которое руководило церковно-приходскими школами, больше других подходили для занятий учительских мест в деревнях. При готовой квартире со столом воспитательница получала 180 рублей в год. Главное внимание было обращено на точное исполнение религиозных обязанностей. День начинался и заканчивался общею молитвою, присутствовали учительницы при богослужениях, соблюдали посты, говели, приобщались Св. Тайн.

Еще в женском училище большое внимание уделялось на воспитание у девочек нравственных начал: мягкого характера в отношении окружающих, честность, аккуратность, любовь к постоянному труду; в душах воспитанниц укоренялось чисто христианское отношение к ближнему - уважение к старшим, сердечность, искренность в отношении к равным. Воспитывались необходимые для женщины качества – хозяйственность, любовь к опрятности, порядку; девушки занимались рукоделием, кройкой, шитьем. Находились в училище на полном пансионе.

Воспитанницы в епархиальном училище дежурили на кухне, в столовой, в спальнях, в классе. В свободное время играли во дворе, совершали прогулки в город. Пища была проста, но здорова и питательна, т.к. готовилась из свежих припасов.

Во время одного из торжеств в епархиальном училище священник Варсонафий Захаров Енисейского женского училища сказал: «Женщина духовного звания первая и одна только сочувственно отозвалась на голос духовенства о помощи в деле народного образования». На Чикагском педагогическом конгрессе в 1896 г. князь С.М. Волконский добавил по этому поводу: «Мы не можем не питать особого уважения к их истинно апостольской деятельности. Заброшенное в какую-нибудь глухую деревню за много верст от железной дороги, разлученное с семьей, молодое существо вступает в борьбу с жизнью, находясь в зависимости от бедного и неграмотного общества, которое не всегда в состоянии или не желает платить ей ничтожное жалование».

Из быта енисейского духовенства

(из воспоминаний И.А. Пальмина в изложении его сына Михаила Ивановича Пальмина и собственные воспоминания о жизни в селе Березовка).

Покойный отец мой священник Иоан (Иоанн) Пальмин часто рассказывал нам, мне и брату, про прежнюю жизнь г. Красноярска и также Енисейской губернии; воспроизвожу некоторые из его рассказов.

Бани своей не было и мыться ходили на Качу, где была общая баня; за мытье целой семьей брали три копейки. Одновременно в бане мылось несколько семей. Каждая семья занимала место на своей лавке. Железных тазов не было, были лохани и шайки. Пока мыли младших братишек и сестренок, мы успевали играть с соседними мальчишками и девчонками. Иногда игры переходили в шалости, и грозный окрик родителей прекращал наше веселье. Усмиренные мы стояли около стены и наблюдали за моющимися. Особенно приковывали наше внимание различные телесные уродства. Я помню, как сейчас, у одного опухоль - «шишечку» на бедре вроде большой бородавки.

Освещение до (18)80 – 18(90) годов в деревне было при помощи сальных свеч и плошек. В одну из поездок в город из с. Белый Яр Ачинского уезда была привезена новинка – керосиновая лампа, стеклянная, синяя; резервуар и подставка составляли одно целое. Такого фасона лампы еще теперь кое-где по деревням можно встретить. Новость быстро сделалась известной всему селу. Все были уже осведомлены и о той опасности, которую представляет керосин и лампа. В первый день (вечер), когда решено было зажечь лампу, собралась масса народу. Любопытные смотрели в окна и ждали с тревогой взрыва. Семья вся также из кухни была удалена и наблюдала через приоткрытую дверь за ходом дела. Во избежание пожара и взрыва лампу, согласно наставлению, полученному в г. Красноярске, поместили в таз с водой (так потом в течение 2-х месяцев лампа ставилась по вечерам в таз с водой). Первое впечатление от керосинового освещения было поразительное: свет от 7-9 лин(ейной) лампы сравнивали с дневным светом по силе. Свет керосиновой лампы нравился, но с тревогой сидели около лампы, боясь взрыва. К этому чувству примешивалось еще и другое опасение – потерять зрение, так как «сведущие люди» откуда-то уже узнали, что «ламповое освещение» вредно действует на зрение. В деревне лампы стали входить в обиход только через полгода. Вторую лампу купил торгующий крестьянин Егор Аркадьевич Гребенщиков, третью – Нестеров, потом Ленивцев и т.д.

Пальмин М.И. Отрывки из воспоминаний о сибирской жизни до проведения железной дороги.

Наши воспоминания относятся почти исключительно к жизни с. Березовского на р. Енисее, в 14 километрах ниже г. Красноярска. Село Березовское, расположенное на правом берегу Енисея, при впадении в него речки Березовки, было основано в 1640-(16)42 году в виде Введенского монастыря. Позднее монастырь был упразднен, а поселение осталось. Живыми памятниками монастырского периода с. Березовского являются существующие до сего времени деревни, принадлежащие когда-то монастырю и носящие церковные названия: д. Чудова, д. Пузырева, в обыденном житейском разговоре называемая прежним именем «Монастырская».

Месторасположение с. Березовского оказалось очень удачным, что сыграло видную роль в его истории. С одной стороны, в 1 ½ километрах проходил великий Сибирский тракт из России на Иркутск и дальше; с другой стороны -, судоходная река Енисей, протекающая здесь в «трубе», что позволяло иметь только одну переправу на карбазах или плашкоуте, а не 2, как вблизи г. Красноярска, сделали с. Березовское центром движения. Кроме того, с. Березовское давало возможность прямым сокращенным путем, минуя г. Красноярск с его дорогими постоялыми дворами и фуражом, выходить на д. Дрокину. В с. Березовском была резиденция крупного чаегона, державшего так называемую «бесконную» по провозке чая, Бутылкина Якова Ивановича. Его участок простирался от Нижнеудинска до Ачинска. На этом пространстве он был уполномочен чайными фирмами и транспортными конторами (Сабашников и Молчанов , Лушников , Кухтерин , Мезелин (?) и др.). С каждого цибика чая он получал по 1 рублю. Всего по чаю его доход был не менее 20000 рублей в год. «Бесконная» заключалась в том, что он, не имея своих лошадей и обоза, сдавал по договорам крестьянам провозку чаев, крестьяне везли товары и чаи, отвечая за сохранность и исправную доставку.

Обыкновенно в ямщину отправлялись зимой, когда не было полевых работ, когда санный путь облегчал движение, устраняя препятствия на дороге – переправу через реки, подъем на горы и спуски с них, позволяя по замерзшим рекам проделывать прямой или обходной путь. На каждого ямщика приходилась одна «пряжка», т.е. 5 подвод. Число пряжек в обозе было различно – от 6 и до 30 и даже больше. Когда наступала распутица и прекращалась переправа через р. Енисей, в с. Березовском скоплялась масса чаев. Вся площадь от устья р. Березовка и берега Енисея до церкви и школы занималась таборами, т.е., сложенными в виде стогов сена цибиками чая, покрытыми циновками и рогожами, которые скалывали одна с другой деревянными сцепами – «тычками».

Крестьяне хорошо зарабатывали на ямщине, а также и на дворничестве, т.е. на приеме обозов, фуражировании лошадей, кормлении людей и пр. Сено в те времена продавалось 50-60 коп. воз, овес 12-14 коп. пуд, а в некоторые годы цена его опускалась до 7 коп. пуд. К легальным способам обогащения часто присоединялись и нелегальные. Так надо было зорко следить дежурному ямщику днем, а ночью особенно, чтобы не срезали даже во дворе с воза цибик чая или ящик товара. В стремлении поживиться чужим добром упакованный рогожами воз иногда опрокидывали и на середке снизу доставали чай или товар. С внешней стороны воз в таких случаях оставался благополучным и не внушал тревоги за пропажу чая или товара. Замеченных в этом лиц звали «опрокидывателями». Кражи имели место не только во дворе, но и доме. Обычно ямщикам на расходы в дороге выдавали кирпичи чая, мануфактуру, сахар и проч. Надо было зорко следить за принесенным в избу добром. Незначительная отлучка из комнаты могла повести к краже части товара. Здесь работали в большинстве случаев женщины.

Пользуясь уходом хозяина товара, они быстро обрывали от куска мануфактуры некоторое количество последней и наскоро ее прятали под подушки или в ящик, забывая часто второпях оборвать нить. Возвратившийся в комнату хозяин по нитке («телеграф») догадывался в чем дело и находил «украденное». «Телеграфисток» - так назывались воровки мануфактуры, хозяин обычно найденным отрезком ткани несколько раз ударял по лицу со словами: «не проводи телеграфов». – «Ай да, это что же такое со мной случилось, отродясь этого со мной не бывало» - в смущении и растерянности бормотала обычно привычная воровка.

Во время сдачи чаев в табора от ямщиков-крестьян, приказчик или приемщик должны были тщательно осматривать каждый цибик, целы ли на нем пломбы и проч. Кстати сказать, эти пломбы частенько срывались деревенскими мальчиками, которых гнали от чаев и возов, но которые все же улучали минутку и срезали «печатку» на грузила для удочек, на заливание панков (битки при игре в бабки). В сомнительных случаях приемщик буравчиком зондировал содержание цибика и рассматривал на ладони извлеченную пробу в виде порошка. Бывали случаи, когда внутри цибика вместо чая были камни, кирпичи, мусор.

По внешнему виду обоза, по добротности лошадей, упряжи и одежде ямщиков можно было узнать, чей обоз идет. Обозы, составленные крестьянами и двигавшиеся чаегоном «бесконной», обычно были снаряжены хорошо, но все уступали предпринимателям, работавшими от себя, на своих конях, с нанятыми работниками. Предпринимательские или хозяйские обозы шли по направлению от Томска к Иркутску. Какой-нибудь предприниматель, имеющий капитал, снаряжал на свои деньги обоз; покупал хороших лошадей, сбрую, сани, нанимал рабочих (обычно из крестьян), желающих пробраться на золотые прииски Олекмы, слава о которых гремела в те времена. Рабочих-ямщиков хозяин обоза одевал в полушубок, доху («собачина» или «еманья»), на голову шапку-татарку, на ноги добротные валенки из белой или черной шерсти с красными крапинками и красными подрисованными подковками, на шее цветной (ярких цветов) длинный шарф, на руках варежки и лохматки (варежки из меха поверх вязанных), опояска.

Все это по прибытии обоза в Усолье, близ Иркутска, оставалось в собственности ямщика. Рабочие тут же вербовались на прииски. Лошади с санями и упряжью продавались здесь же в Усолье, и хозяин, получив свою плату за доставку товара и, выручив от продажи обоза деньги, отправлялся обратно в свои места.

Мне был знаком один из прежних предпринимателей по вольной перевозке товаров из Томска до Иркутска, который ежегодно в зимнее время снаряжал на свои средства обозы в 150-200 возов. Вид обоза в зимнее время: хорошие лошади, рослые, упитанные, в сбруе, увешанной медными бляхами. Вторая лошадь в обозе обычно была обыкновенно самая лучшая большая в обозе. Первая отличалась «шагистостью», т.е., быстрым и ходким шагом. На первом возу обычно в изголовье саней ставилась «часовенка», нечто вроде фонаря, раскрашенная, увешанная бубенчиками или маленькими колокольчиками. В середине часовенки помещалась икона (Николая-чудотворца чаще, или Божьей Матери). Тут же в изголовье лежал кистень – палка длиной около метра с привязанной к ней на одном конце ремнем или цепочкой – гирькой, величиной в 2-3 фунта. Кистень служил оружием защиты при нападении разбойников.

Чаще всего нападение было свершаемо на голову или хвост обоза, иногда последний сильно растягивался. Среди обоза резать воз было неудобно, так как глубокий снег, лежащий по бокам дороги, задерживал движение грабителей. Лошади в обозе шли по «пряжкам» (5 возов – пряжка), привязанные на «потеге» к «пялу» На пяла привязывали кормушку для овса в виде деревянной кадушки, и растягивали холстину для сена. При большом обозе вели 1-2 лошадей запасных на случай заболевания коней в дороге. Предпринимательский обоз обычно сопровождал сам хозяин или его уполномоченный. В таких случаях за обозом ехала кошевка с кучером и хозяином. У хозяина в ногах лежал «винчестер» и имелся револьвер. Около кошевки шла оседланная лошадь, на которую, по распоряжению хозяина, сбросив доху, садился кучер и скакал вперед или назад с приказом остановить обоз, чтобы подтянулся хвост, осмотреть дорогу, особенно если проходили по гористой или овражистой местности, чтобы все не скатились в лог или овраг. При подходе к деревне, в которой намечался отдых или ночлег, верховой мчался присмотреть наиболее подходящий двор, заказать щи и кашу для ямщиков, фураж для лошадей.

Из Иркутска в Томск шли почти исключительно чаи. Из Томска в Иркутск – товары в ящиках, сахар, керосин в бочках. Иногда можно было видеть провоз церковного колокола. Большие колокола везли на специальных санях, лошади шли гуськом в несколько пар. Иногда в обозе шли на восток 1-2 кровные красивые лошади, одетые попонами.

Придя в деревню и остановившись во дворе крестьянина, который занимался приемом обозов (дворничеством), (у ворот таких крестьян обычно стояли большие кадки для воды, а на шесте у ворот висел привязанный клок сена) распрягали лошадей, возы ставили рядами, подняв кверху оглобли. Расстановка возов считалась делом очень важным, так как при возникновении пожара, при беспорядочном и неумелом размещении возов и отсутствия между ними коридоров, могли погореть все лошади и все возы. Примеры подобных несчастий были в трактовой жизни, и стоустная молва об этом постоянно напоминала. В предотвращение пожаров вечерами и ночью ходили с фонарями, курили осторожно, так как кругом было много сена и других горючих материалов. Лошади после небольшого отдыха ставились к «препонам», т.е., растянутыми между оглоблями воза холстинами, в которые клали сено или сыпали овес.

Разбои и нападения на обозы во время пути были частым явлением в те времена. Притаежные и притрактовые села и деревни занимались этим делом очень широко. Убить и ограбить отдельных «проезжающих» и бросить их тела где-нибудь в стороне от дороги в тайге, считалось простым и обыденном для некоторых деревень делом. Еще сейчас старики какого-нибудь прославленного в прошлом села (Тайшет) вспоминают: «что грех таить, в прежнее-то время, сколько мы косточек проезжающих уложили в тайге, один Бог знает».

Как пример действия в грабеже и разбое массы лиц можно привести такой факт. В с. Шало Рыбинской волости, в (18)90-х годах служил священник А. Покровский. Этот последний, возвращаясь как-то с похорон своего отца, ругал его и говорил, что он поддался на уговор Сергею (старшему сыну) и тот вытянул у него 30000 рублей. «Дай мне, отец, денег взаймы 30000, мне надо дать кое-кому в Питере, чтобы выскочить в архиереи. Когда я получу архиерейство, тот долг тебе выплачу, и ты разделишь свое наследство между другими детьми». Отец дал просимые 30000. Сергей принял монашество под именем Симеона, а потом вскоре получил архиерейскую кафедру в Екатеринославе, но денег ни отцу, ни брату не возвратил. Но откуда могли быть деньги у священника бедного прихода Нижний Ингаш? На это А. Покровский ответил так. Д(еревня) Н. Ингаш. находясь вблизи тракта, занималась разбоями. Зимой на хороших лошадях в кошевках выезжали на тракт, срезывали 1-2 воза чая или товара и мчались в деревню. Погоня мчалась по следам. В деревне поголовный обыск, но ничего обычно не находили. Товар привезенный прятался в церковь, лошади потные ставились во двор к священнику. В церкви и у священника обысков делать не имели прав и не предполагали даже в мыслях о возможности найти там что-нибудь противозаконное. Деревня строго хранила свою тайну. Когда все поиски утихали, шла разборка и дележ краденого. Обычно ходкие товары поступали в деревенскую лавочку и в соседнее село к лавочнику. Неходкие в деревне товары вместе с известной частью из награбленного отдавались священнику. Священник брал все и уже по своему усмотрению сбывал то или другое; так, разноцветную для писем бумагу, духи, галстухи, духовое туалетное мыло, перчатки и в этом роде товары он отправлял в Томскую духовную семинарию, где в это время учились его сыновья Сергей и Александр. Для семинаристов, современных Покровских, казалось очень странным и загадочным – снабжение предметами роскоши и экономия и лишения в предметах самых необходимых – в сапогах, в брюках и т.д. На Покровских можно было видеть галстухи и сорочки, платки их благоухали духами, они мылись душистым мылом, а в то же время ходили в стоптанных сапогах, изношенных брюках и проч.

Переправу через р. Енисей держал арендатор-крестьянин Семен Палеев, их было три брата. Все они отличались энергичным и предприимчивым характером. Плата за переезд на плашкоуте была установлена. В распутицу при переплаве на карбазах была также установлена такса, но арендатору представлялось право в случае опасности отказываться от переправы и таким образом задерживать проезжающих. Понятно, последней оговоркой широко пользовался арендатор и вымогал такую плату, какую хотел.

Профессор Казанского университета Н.Ф. Катанов , проезжая в научную командировку в Китай, заплатил Палееву сто рублей за перевоз, несмотря на то, что показал имевшуюся у него высочайшую грамоту не чинить препятствий в пути и оказывать содействие.– Палеев так был уверен в своих действиях, что на грамоту не обратил никакого внимания, тем более, что предъявитель ее по своему виду был настоящий «ясашный» татарин.

Катанов, приехав в Иркутск, сделал визит генерал-губернатору Горемыкину и рассказал ему о переправе в селе Березовском. Немедленно последовало распоряжение взыскать с Палеева сто рублей, отобрать у него аренду переправы, залог оставить в доход казны, а право переправы сдать другому. Заседатель также получил нагоняй за плохое наблюдение.

Деятельная жизнь села, связанная с движением обозов по великому Сибирскому тракту, накладывала свой отпечаток на все стороны жизни. Здесь коснусь одного маленького штриха жизни того времени – детских игр. Дети, говорят в общежитии, склоны к подражанию: чем ярче, чем чаще впечатления реальной жизни, тем и душевнее движения, вызванные ими определеннее. Свои впечатления от действительной жизни дети преломляют в играх. На детей с. Березовского в прошлое время производило исключительно впечатление движение обозов. Дети играли в обозы.

Игра эта в летнее время заключалась в следующем: устраивались самими детьми (8-9 лет) тележки. Колесиками служат перерезанные пополам юрки от ниток. Колесики надеваются на ось, сделанную из тоненькой дощечки. К оси прикреплялись две оглобли. Лошадью служила бабка. Цибиками чая – кусочки битого кирпича. Деньгами для расплаты – красные, желты, синие листки бумаги (с китайскими надписями), которыми прокладывались кирпичи чая в цибиках. В теплое время дня, где-нибудь в укромном местечке, собиралось несколько малышей. Сооружались клетки – это деревни. Создавался обоз и двигался к деревне. Раздавалось: «чай, чай поехал». Иногда обоз останавливался, ямщикам приходилось наскоро ремонтировать дорогу, обходить препятствия. Наконец, обоз достигал клеток – деревни. Лошади распрягались, ставились к корму, кирпичи чая складывались в кучу – в табора. Лошадей поили у корыта. Потом лошадей снова запрягали и складывали чаи на телеги, и обоз опять двигался. В зимнее время игра в обозы носила другой вид. У каждого извозчика были санки. Выстраивались гуськом один за другим и шли по товары, т.е., искали плотный слежавшийся снег, резали его на пласты и складывали на санках и везли.

Игра в обозы была любимой игрой детей в то время и, казалось, что ей не суждено будет никогда умереть. В действительности оказалось другое. Прошла железная дорога. Перестали ходить в Березовку обозы. Резко изменилась вся жизнь села. Яков Иванович Бутылкин прогорел, он не доставил срочных обозов с чаями, его описали, продав имущество с торгов, и он принужден был искать себе пропитание ловлей рыбы. Странно всем было всем видеть большого барина, катавшегося на кровных лошадях, путешествовавшего в те времена несколько лет подряд в Казань (к проф. Н.К. (Катанову), жившего широко, обросшего волосами, в потрепанном костюме, целыми днями на лодке с животниками, самоловами, сетями. Позднее Я.И. Бутылкин торговал барахлом в г. Красноярске на толкучке; умер в 1922-23 году (?).

Из крестьян многие «державшиеся больше за кнут», т.е., ямщину и дворничество, уехали в город и стали извозчиками. Все обеднели, притихли. Постепенно стал нарастать интерес к огородничеству – г. Красноярск стал предъявлять спрос на овощи. Стали заниматься тем, что требовал городской ранок. Игра детей в обозы совершенно умерла.

Приезд наследника (б(ывший) Николай 2-й) 1851 г. 30 июня.

Еще задолго до означенного числа стали говорить о проезде наследника и готовиться к нему. Крестьян стали выгонять на тракт для ремонта его. На дороге не должно быть камней больше голубиного яйца, ухабов, ям и проч. Потом пошло набегивание троек, запряженных в повозки. На последней 17-й тройке, стоя на ногах, сам исправник Знаменский кричал «пошел!». Все тройки бешено, без остановок, мчались по тракту. За время этих репетиций было загнано до смерти несколько лошадей. В Березовке наследник должен был пересесть на пароход и плыть до Красноярска по р. Енисею. При въезде в село соорудили ворота на 2-х закопанных в землю бревен и одной перекладины. Бревна и перекладины были обвиты красной материей и на них поставлены трехцветные флажки. Улицы в Березовке были подметены. Коров, свиней, собак, коней в этот день нельзя было выпускать на улицу. Улицы приняли небывалый вид. Около каждой усадьбы тянулись деревья, накануне срубленные и воткнутые в землю.

Приятно было смотреть на чистые зеленые улицы. Кое-где были вывешаны флаги. Во дворах виднелись белые, только что построенные сортиры, долженствующие, по мнению начальства, свидетельствовать о санитарном благополучии населения. До приезда наследника и после провода его, этими сортирами население пользовалось не отправлением своих физиологических потребностей, а для разных хозяйственных дел: хранили хомуты, седла, иногда даже молоко, хлеб и проч. Берег Енисея, обычно унавоженный ближайшими дворами, был сверху посыпан песком и засеян овсом; но последний ко времени проезда почти не взошел, частью от того, что дожди вымыли зерно, частью его поклевали куры и воробьи. На берегу, перед спуском к пароходу, стояла триумфальная арка, украшенная флагами и зеленью.

Сверху донизу по спуску была разостлана красная материя, в виде дорожки. Всем бросилось в глаза и об этом много говорили в селе, что наследник и сопровождающий его генерал (князь Борятинский) по красной материи не шли, а шли рядом по земле. Один из офицеров в одном месте нагнулся и посмотрел, что лежит под сукном – оказался камень; он пошел дальше, а в толпе зашептали: «вишь, думал бонба (бомба) подложена под наследника». Ученики церковно-приходской школы стояли внизу спуска, вблизи пристани. Наследник 3-4 раза показывался на палубе парохода, один раз с чашкой кофе в руках. При каждом его появлении какие-то «дяди» не нашей деревни кричали «ура» и велели кричать «ура» и бросать шапки. Ученики стояли, как вкопанные и молчали, тараща свои глаза. Какие шапки, когда все в руках держали картузы, куда бросать, зачем бросать; все эти вопросы теснились в голове, и деревенские мальчики не знали на них ответа. Пароход «Св. Николай» отплыл, за ним в некотором отделении шел пароход «Россия».

Полное солнечное затмение 1887 г. 7 августа.

За несколько дней до затмения начались разговоры среди взрослых. По распоряжению начальства сельский староста обходил по дворам и предупреждал не бояться, «светопредставления» не будет, а будет только затмение. Священник также говорил о приближающемся затмении и давал советы, как его наблюдать через закопченные стекла. В день затмения, уезжая на сенокос в д. Пузыреву, он еще предупредил не бояться затмения. Мы, дети, с утра все принялись коптить стекла, к моменту затмения порядочно измазались в саже и, бросив стекла, занялись игрой в клетки. Стало как-то темнеть. Веселое, беспечное настроение сменилось какой-то скукой, тоской… Смотрим, куры, индейки бегом бегут со всего двора к курятнику, бегут так дружно, как будто чего-то испугались. Мертвенно-бледная кухарка Арина быстро вбежала в дом, мы бросились за ней, видим картину: бледная растерянная мать, в ногах у нее Арина вопит «светопредставление, простите наши прегрешения, побежим-те скорее в церковь, Господь милостив» и в этом роде. Я взглянул в окно и увидел картину: по площади бегут женщины с детьми и без них, бегут, догоняя матерей дети, крича и плача… Прибежал старик-трапезник за ключами от церкви. В комнате между, тем вопли и фразы: «Антихрист, конец света, страшный суд, светопредставление». Стало светлее. День опять вырвался, солнце блистало своими лучами. Все пошло своим чередом, и только зареванная Арина сидела на скамье в кухне, тупо смотрела в пол и икала. Вечером приехал отец с покоса и, выслушав рассказ о панике, охватившей всех, сказал: «дураки, я же сказал, что бояться нечего, что будет только затмение».

Березовская церковно-приходская школа помещалась в собственном доме около церкви. Она состояла из одной классной комнаты на 15-20 человек детей, небольшой комнаты для учителя и раздевалки, в которой была русская печь, и жили сторожа церкви или трапезник. Учителем в (18)90-м году был Марк Фомич Граевский, из солдат, с большой темно-русой бородой. Уроки обычно начинались и проходили так. Учитель сначала спрашивал всех учеников, что у тебя сегодня к обеду готовит мамка. Ученики отвечали, что знали. Иногда учитель уточнял вопрос - из свежего или несоленого мяса будет варить шти (щи). Опросив всех учеников, он заявлял примерно так: «Ну, Кузьмичева, сегодня я иду к тебе обедать». Иногда в ответ от ученика слышалось: «Мамка говорит, что ты и так к нам часто ходишь, а вот у Толстикова бываешь редко». Учитель, получая грошовое жалование, по договору уславливался обедать по очереди у родителей учеников, что они сами едят. Учитель, конечно, сам выбирал таких крестьян, у которых обеды были лучше и избегал плохих; отсюда получалось то, к одним он чаще ходил, а к другим реже. Это в свою очередь вызывало неудовольствие наиболее часто посещаемых, и через учеников передавалось учителю.

Обеспечив так или иначе себя обедом, Марк Фомич начинал делать указки из принесенных с собой лучинок. Без указок чтение не мыслилось. Надо было сидеть, в правой руке тремя пальцами держать указку на той букве, которую произносил. Указки очень часто ломались то у одного, то у другого ученика, и общее чтение задерживалось. Учитель садился опять за свой стол и начинал делать новую указку. Чтение шло хором, все кричали: «п-а, па, п-а, па, папа». В конце концов все хором повторяли все предложение: «папа, подай вилы». Потом также по складам читали фразу: «пекла мама пироги». За первый год обучения по русскому чтению, прочитали только две строчки: «Папа, подай вилы. Пекла мама пироги». Как сейчас помню большую толстую книгу с крупными буквами и наверху, на первой странице после азбуки: «Папа, подай вилы. Пекла мама пироги». Писать учились на масляной бумаге разведенным в воде мелом. Масляную бумагу ученики тут же в классе готовили под руководством учителя. Лист бумаги смазывался конопляным маслом и вывешивался для просушки на веревочку около печки. Эта операция занимала немало времени. Когда бумага подсыхала, ее клали на пропись и по просвечивающим буквам обводили разведенным в воде мелом. Здесь часто получались кляксы и буквы расплывались, приходилось их вытирать рукавом и писать снова. Писали почти одно и тоже, непонятное: «Житомир, Троицко-Савск, Сарепта (?), Царицин». Арифметику проходили на грифельной доске, писали цифры. Закон Божий оставил тяжелое впечатление своей картиной: «Авраам замахнулся ножом на своего сына Исаака, хотел его убить».

В конце года приехал ревизор из г. Красноярска. Марк Фомич непонятно для нас почему, но заметно волновался. Ревизор спрашивал читать. Ученики по очереди вскакивали, быстро отчеканивали: «Папа, подай вилы. Пекла мама пироги» и, стоп. «Ну, читай дальше». Ученик молчал. При более настойчивом вопросе читать дальше, некоторые ученики начинали плакать. Через некоторое время Марка Фомича убрали. Ученики его очень жалели, так как он был добр и ласков, с собой в школу он часто приносил мятных пряников и, разламывая пряник на две части, давал каждому ученику. Иногда он приносил карамель с косточками и, откусывая, по половинке конфетки давал ученикам. Через 15 лет, между прочим, переплывая на пароме р. Енисей около д. Копен Минусинского уезда, я встретил своего первого учителя, который обучал меня азбуке. «Азбука – грамоте первая ступенька». Он плавал перевозчиком на пароме. С виду это был типичный перевозчик, обросший большими волосами, загорелый, с расстегнутым воротником рубахи, без пояса, одна штанина вылезла из голенища сапога, трубка во рту. Он распоряжался, устанавливал на пароме телеги, пересыпая свою речь шутками, прибаутками. Я напомнил ему Березовскую школу, он уставился и сказал: «Это было когда? Очень давно. Теперь меня самого надо сызнова учить, все забыл».

За 2 года в Березовской школе сменилось 5 учителей. После Марка Фомича был черный высокий строгий мужчина – Лебединский. На столе у него всегда лежали березовые прутья – для острастки. Все сидели тихо, муха пролетит, услышишь. Бить учеников он не бил, не было к тому оснований. Один вид его заставлял душу уходить в пятки, к чему еще было бить. Ученики сидели молча и смотрели в книгу, а учитель в это время занимался чисткой охотничьего ружья. На столе у него лежали тряпочки, пакля, стоял пузырек с керосином. Чистил он тщательно и все смотрел внутрь ствола, подойдя к окну. При Лебединском наука совсем застоповала. Его вскоре сменили, и он сделался писарем в соседней деревне.

На смену приехала городская учительница Тихомирова. Она любила кататься зимой на лошади в кошевке и требовала, чтобы ученики при встрече с ней на улице кланялись. Тихомирову сменила Екат(ерина) Ал(ексеевна) Попова. Она, придя в школу, выстраивала учеников на молитву в ряды, сама стояла впереди и держала руки, сложив ладонь одной руки на другую. Для учеников это было ново и они, в отсутствии учительницы, ее передразнивали. Попова зимой делала выход с учениками на остров Песчанку несколько раз. Книгой по русскому чтению была «Солнышко» в красной обложке. Из всех рассказов из этой книги ученикам нравился переход Суворова через Альпы, нравился своей картинкой, на которой изображены вьючные ослы и солдаты, спускающиеся с высокой снежной горы. Об этой картинке и Суворове много было разговоров, догадок, предположений и проч.

Последним учителем был Брюховецкий, окончивший учительскую семинарию и выслуживший пенсию в министерской школе. Внешность Брюховецкого была оригинальна. Низенький седой старичок с большими волосами, как у дирижера оркестра или у художника, бритая борода, седые усы. На голове форменная фуражка, одет в сюртук и брюки. На урок в школу он приходил со скрипкой, во время занятий часто играл на скрипке, а учеников заставлял петь. Несколько раз с ним ученики ходили в лес, где он говорил о листьях, деревьях, животных. Иногда он зазывал к себе на квартиру учеников и показывал свои коллекции. У него были кокосовые орехи, засушенные змеи, цветы, бабочки и др. предметы. Вообще, как теперь думаю, Брюховецкий был настоящий учитель, любящий детей (его звали «ласка», «ласточка», прозвища, данные ему еще в городских школах и, какими-то судьбами, ставшие известными березовским школьникам), подготовленный к учительскому труду, способный дать ученикам не только грамоту, но и эстетическое развитие. Брюховецкий хорошо делал из прутиков сани, обклеивал их бумагой и раскрашивал красками.

Весь материал публикуется впервые.

Автор: Тамара Семеновна Комарова, старший научный сотрудник отдела истории Красноярского краевого краеведческого музея

Литература и источники.

1. Красноженова М.В.Быт Большого Сибирского тракта. Комментарии Т.С. Комаровой. «Издательство Поликор». Красноярск. 2014
2. Второй век подвижничества. Сборник научных статей. Красноярский краевой краеведческий музей. Красноярск. 2011
3. Протоиерей Василий Дмитриевич Касьянов. Из дневников 1870-1897 г. Книги 1-2. Автор-составитель Броднева А.В. Красноярск. 2012.
4. Люди и вещи… История… Версии… Сборник статей Красноярского краевого краеведческого музея. «Издательство Поликор». Красноярск. 2012.
5. Красноярский краевой краеведческий музей (КККМ). О/Ф7886/117. Архив М.В. Красноженовой.