Записки Ц.И. Смирновой
Развлечения, обстановка почтовых станций, история первых дач, енисейские купальни, редко упоминаемые в других источниках – впервые публикуем воспоминания известной красноярки, купчихи Цецилии Ивановны Смирновой (Зелинской) о бытовой жизни красноярского общества до 1870 года.
Записки Смирновой (урожд. Зелинской) Цецилии Ивановны (ум. 1931) одной из известнейших женщин Красноярска относятся к 1920 году. Полячка по национальности, прекрасная пианистка, выпускница Петербургской консерватории, ученица А.Г. Рубинштейна, знавшая несколько языков, она была известна в городе своей образованностью. В 1888-1889 годах стала одним из организаторов и председателем «Красноярского общества любителей музыки и литературы». Красноярская купчиха 2-й гильдии, владелица завода искусственных минеральных вод, аптек в Красноярске (с 1903 года) и на озере Шира, каменного дома по Благовещенской улице (ул. Ленина), нескольких дач. Вспоминала, что ее мать, Е.И. Зелинская, часто говорила о знакомстве с декабристами, среди которых выделяла Василия Львовича Давыдова, отличавшегося деликатностью в обращении и пользовавшего уважением в городе. В «Записках» будут приведены рисунки его детей – Василия и Елизаветы Давыдовых.
Муж Цецилии Ивановны Смирнов Афанасий Григорьевич, выходец из семьи священника, купец, статский советник, профессор духовной семинарии, гласный городской думы, оставил о себе в Красноярске дурную славу. В революционном 1905 году, он создал в городе так называемый «Союз мира и порядка», или как чаще называли – «черносотенную» организацию, члены которой 21 октября 1905 года организовали «патриотический» погром митинга в Народном доме (театр им. А.С. Пушкина), который современники оценили как «октябрьское избиение». Погибло 11 человек, 40 – получили ранения. А.Г. Смирнов был привлечен к уголовной ответственности, однако сумел избежать наказания. Отправившись в том же году на дачу (у ручья Гремячего), он получил выстрел в спину, и после долгой болезни в 1906 году скончался, оставив двум сыновьям «идейное клеймо», о чем нам еще будет время поговорить на эту тему в следующих статьях рубрики «Былое».
Цецилия Ивановна оставила в своих воспоминаниях многочисленные свидетельства прошлого, чем они и интересны. Спокойные, уравновешенные, это тоже надо уметь. В них подмечены бытовые подробности из жизни красноярского общества – развлечения, обстановка почтовых станций, история первых дач, енисейские купальни, редко упоминаемые в других источниках.
Смирнова Цецилия Ивановна. 1880-еСтиль «Записок» Ц.И. Смирновой сохранен. Машинопись ветхая, часто плохо читаемая особенно пометки на полях; неразобранные слова взяты в квадратные скобки. Хранилась в фонде М.В. Красноженовой. Сердечно благодарю за предоставление некоторых сведений Е. Ярыгину, Е. Майзик, И. Куклинского, О. Ермакову. Материал публикуется впервые.
С какого года помните город?
С 1860 по 1870-1884-1920 гг.
В какой среде Вы вращались?
Высшей администрации и состоятельных золотопромышленников. Мои записи относятся преимущественно до 1870 г.
Как были развиты и совершались сообщения с другими городами?
Тракт в Енисейской губернии был образцовый. Середина дорог утрамбована, по бокам канавы и насыпи, вдоль пути местами на перекрестках дорог – мостики. Тракт усыпан желтым песком. На некотором расстоянии от дороги верстовые столбы, выкрашенные вкось в белые широкие полосы с узенькими красными и черными полосами. Зимой путь был уснащен иногда такими ухабами, что с трудом кони вытаскивали экипаж. И так, из ухаба в ухаб, было довольно много. Кроме того, бывали еще ступеньки от обозов, это тоже «приятные» вещи. Идет каждая лошадь в то же место и наконец получается ступенька. Также телеграфные столбы из прекрасного строевого леса, выкрашенные в серый цвет и с отметками – цифрами.
До Иркутска, Томска, Минусинска и Ачинска путь был только сухопутный – на лошадях. Из Минусинска и ближайших пунктов летом привозили некоторые товары на плотах или лодках и барках. Например: арбузы, овес, хлеб и чугунные вещи (сковороды, утюги и пр.), рогатый скот, свиней и лошадей, известь и т.д. Также сплавляли строевой лес, дрова. Иногда приезжали и люди со своим скарбом, лошадьми, скотом. Летом в Минусинск путь был только через Ачинск. Зимой же ездили туда по Енисею.
Летом ездили в собственных тарантасах, приспособленных на 2 или 3 человека, просто с откидывающимся верхом и кожаным фартуком, или с фордердеком (подъемный складной верх экипажа – Т.К.), т.е., с передней загородкой, соединяющейся с закрытой будой (брезентовое покрытие повозки – Т.К.) и фартуками по бокам, для 4-5 пассажиров. В такой тарантас впрягались от 3 до 5 лошадей вряд. Собственно, тарантасы были проходные, т.е. от места выезда до цели конечной, а кибитки почтовые менялись на каждой почтовой станции и все вещи перекладывались из одного экипажа в другой, почему и назывались «перекладными». Этот способ считали очень неудобным и утомительным. Зимой ездили в возках с дверками, или зимними повозками и кибитками, закрывавшимся фартуком или зонтиком. У тех и других экипажей были отводы, чтобы они не опрокидывались. Ездили и летом, и зимой, лежа в экипаже.
Ездили на почтовых лошадях, вольных и так называемых земских. Для поездки на почтовых требовалось иметь «подорожную» ((проезжая грамота для получения лошадей – Т.К.), которая выдавалась из казначейства с обозначение кто куда едет и сколько ему полагается выдавать лошадей. Подорожные бывали казенные и частные. Казенные выдавались и бесплатно для лиц, едущих по службе, например, чиновникам, назначенным куда-либо. Для поездок на земских выдавались какие-то бланки, и этот способ езды практиковался только должностными лицами, по преимуществу врачи, заседатели и т.д.
На почтовых и вольных совершались путешествия не только на недалекие расстояния, но и на тысячи верст. На пути, например, в Петербург или Москву, был даже особый тракт, минуя некоторые города как Омск и Петропавловск. Прямо из Тюмени на Канск, Тюкалинск, Тюмень. Ехали на так называемых «дружках». Вы сговаривались на первой станции по сколько лошадей вам будет запряжено и сколько вы будете платить за проезд и коня. И все уже последующие ямщики везли по той же цене, не запрашивая более. На каждой станции полагалось платить прогоны до следующей станции, смотря по расстоянию. Платили с версты и коня, кажется, по 1 копейке, а позднее – 3 копейки. Нужно было, таким образом, высчитывать эти суммы и помечать в книге. Преимущества отдавались тем, кто ехал по «казенной надобности». Платились еще с «вольного» (своего), платилось за смазку дегтем и смолой, и кроме того, платилось ямщику на чай от 10 до 20 копеек за станции. Ездили приблизительно верст 150-200 в сутки. Конечно и летом, и зимой путь продолжался беспрерывно и день и ночь и немногие останавливались спать на станциях. П.И. Кузнецов ездил до Петербурга 20 суток, но платил на водку по 3 рубля на станции (от Москвы до Петербурга – по железной дороге). Мы ехали до Петербурга месяц в 1870 г. зимой. Зимой ездили несколько скорее, так как не задерживались смазкой экипажа и можно было сокращать путь, минуя некоторые зигзаги, мостики и не было переправ через реки.
Если пассажир был один или женщины не решались ехать одни, тогда подыскивались попутчики. Попутчики разыскивались по случаю, через знакомых или в гостиницах и постоялых дворах. Условия совместного путешествия были очень разнообразны. Платили или с доли, или с коней, был одного, а прогоны другого и т.д. (так в тексте – Т.С.). Собираясь в путь, приготовляли с собой обыкновенно по возможности побольше съедобного. Летом брали то, что не так быстро портится: всякое печенье, копченную ветчину, языки, телятину и жареных куриц. Зато зимой бралось с собой много разнообразных кушаний: туяса с замороженным бульоном, замороженными пельменями (необходимое и любимое кушанье в дороге), рыбные пироги для постных. Брали с собой, конечно, чай, сахар, вино и сладости. Всякое жаркое также брали с собой. Бралось съестное на весь путь. Бралось и кое что из посуды. Немногие имели с собой деревянные судки, в которых была вся необходимая в дороге посуда. Это представляло некоторое неудобство, так как эти судки были в ящиках, а такие угловатые предметы далеко не всегда приятно было иметь под боком. Брались обыкновенно маленькие кастрюльки для варки пельменей. Кроме того, имелись матрас, подушка, а зимой меховое одеяло и кочма, и ковры (тюменские). Ямщики летом одевались просто в какую-нибудь розовую или кумачевую рубаху, подпоясанную широким поясом. Рубашка эта отдувалась ветром и стояла пузырем, что очень нравилось детям. При дожде одевался азям. Зимой ямщик, конечно в дохе, садился на облучок боком, и удивлялись, как он мог сдерживать иногда довольно – таки суровую тройку. Пассажиры садились все ранее, а как только ямщик вскакивал на козлы, кони рвали с места. Это был профессиональный шик.
Летом одежда была легкая, но зато зимой приходилось одевать массу вещей: теплые чулки, пимы, шуба подпоясывалась опояской, сверху надевалась доха, теплый шарф или башлык, теплая шапка, рукавицы. Женщины одевались также, но вместо шапки надевали платки, шали, муфты, закрываясь иногда с лицом. Как я уже говорила, раньше ездили лежа, так как особенно зимой сидячее положение было невыносимо. Потому брались и матрасы, и подушки. На дно экипажа клались мягкие чемоданы, в которых, кстати сказать, одежда бывала всегда страшно примята; потом чемоданы прикреплялись к кольцам веревками внутри экипажа (бывали случаи, когда экипаж наваливался зимой и чемоданы пассажиров душили), сверху клались матрасы и подушки и все покрывали коврами.
Когда не было еще телеграфа, или, может и позднее, с важными бумагами посылались из СПб специальные чиновники. Они назывались «курьерами». Им полагалось давать лошадей вне очереди и везти их с наивозможной быстротой. Часто бывали случаи, что «курьеры» загоняли лошадей до смерти, не будучи обязаны вознаграждать за это хозяев. Один из таких курьеров был, в начале своей карьеры, Корсаков (Корсаков Михаил Семенович, с 1856 г. военный губернатор Забайкальской области, с 1861 года – генерал-губернатор Восточной Сибири – Т.К.), впоследствии иркутский генерал-губернатор.
Почтовая гоньба производилась таким образом. Назначались торги. Кто-либо из обывателей или крестьян брал на себя обязанность иметь на данной станции столько-то лошадей для нужд почты, пассажиров и курьеров. Для доставки почты на другие две соседние станции полагалось известное количество лошадей, но пассажиры уже сами платили прогоны. Не воспрещалось почто-содержателям иметь более лошадей для пассажиров, чем было установлено на торгах. Цифры менялись сообразно различным условиями урожая на овес и сено, числу торгующихся и многим другим условиям. Требовавшие лошадей пассажиры не имели права, если им показывали книги, что законное число лошадей уже все вышло в расход. Конечно бывали и злоупотребления, выписывали лошадей неопытным пассажирам, выдавая их, или давали вольных, взяв дороже прогонные деньги, если пассажир торопился ехать скорее. На главных трактах Енисейской губернии было по 10 пар, на каждой станции одна курьерская (пара с тремя лошадями).
До полного установления железнодорожного транспорта, а в Минусинск и Енисейск и посейчас идут обозы; это везут на лошадях какие-нибудь товары или изделия. Так в прежние времена сюда доставляли все почти из Москвы, Петербурга и ярмарок: Нижегородской и Ирбитской. Везли материи, галантерейный товар, обувь, шляпы, всякие бакалеи, вина, сахар, рояли и музыкальные инструменты и даже мебель. Из Кяхты везли чай не только в Красноярск, но и в Европейскую Россию, и на ярмарки.
Из Томска везли мясо, рыбу, крупчатку. Обозы состояли из многих ямщиков. У каждого было по пять коней – «пряжка». Могло быть и две и три, и более пряжек одного хозяина. Кони обозные выбирались из крупных сильных экземпляров. Упряжь бывала тяжелая, дуги широкие, расписные, а на шлее – украшения из меди. Лошадям часто и обязательно на последней и с конца, подвешивались на шею бубенцы. Кроме того, на первом возу, уже с левой стороны, делалась нечто вроде часовенки, в которую ставилась икона, а на углах часовенки привешивались маленькие колокольчики, которые и позванивали на ходу. На телегах и санях устраивались кормушки для овса и небольшие заграждения, чтобы кони зубами не рвали кладь. Закрывались клади рогожами, так как тогда брезентов еще не было. Мясо, чай и т.д. не закрывали совсем.
Принадлежности обоза: часовенка с образком – своеобразная дорожная «церковь»; дуга с колокольчиком. Вторая половина XIX в.Обозы делали верст до 50, кажется, в сутки. Ямщики шли или пешком, присаживаясь изредка. На первой каждой связке делались места в правом углу и покрывалось рогожей вроде маленькой палатки для защиты ямщика от дождя и бури. Кроме того, на первом возу с левой стороны, делалась нечто вроде крошечной часовенки, в которую ставилась икона, а на углах часовенки привешивались маленькие колокольчики, которые и позванивали на ходу. Ямщики в теплое время одевали армяки, а зимой короткие полушубки и дохи собачьи. Клади клали весом смотря по коню и ровности дороги (т.е., где нет гор или ухабов побольше). Шли обозы месяцами от российских городов до Красноярска, Иркутска и далее. Останавливались на постоялых дворах, где давали лошадям сена, покупали овес, который кони часто съедали уже дорогой. Ямщики по морозу менее и более 30 градусов, в пути, бывало, долго шагали или ехали. Ночью всегда почти на сторожке. На постоялых дворах старались выспаться и хорошо поесть: мясо, щи жирные, каша, обильно политая маслом, в посты (скоромное?). В избе жарко натоплено. Чая пили также помногу. А потом на стуже дежурил и караулил всегда кто-нибудь из них по очереди. Дворы эти постоялые были мощены, загорожены и крыты досками и представляли нечто вроде маленьких блокгаузов. Обозы шли день и ночь, отдыхая только положенное время. Вооружены были ямщики кистенями и топорами, так как иногда им приходилось защищать свой обоз от нападения.
Кистень – оборонное оружие ямщиков. Из цельного дерева – кистень-«шмараковка». Д. Малый Кемчуг Енисейского округа. Вторая пол. XIX в.
Кистень – оборонное оружие ямщиков. Из цельного дерева – кистень-«шмараковка». Д. Малый Кемчуг Енисейского округа. Вторая пол. XIX в.
Кистень – оборонное оружие ямщиков. Из цельного дерева – кистень-«шмараковка». Д. Малый Кемчуг Енисейского округа. Вторая пол. XIX в.
Особенно часто срезали «места с чаем». Мошенники зимой надевали белые саваны, чтобы незаметно приблизиться к саням. Лежали в придорожных канавах и поджидали обоз. Не приходилось слышать, чтобы у ямщиков бывало огнестрельное оружие. Для бережи от грабежей, старший в обозе ехал в отдельной легкой кошевке на крепкой и быстрой лошади сзади обоза и, в случае хищения, отправлялся догонять разбойников. У ямщиков почти всех были хриплые голоса […]. Таким образом, товары везли сюда месяцами. Впоследствии для более скорой доставки некоторых вещей, например, яблоки – соблук (?), были дорогие и легкие товары, меха, выделанные и сшитые, доставлялись тоже с ярмарки. Устраивались возки. На большие сани накладывались клади высоко, закрывались кочмами и везлись уже рысью на трех и до пяти лошадях. Сам хозяин, иногда спутники, сидели высоко, высоко. Конечно, так возили и более дорогие и более легкие товары.
На всех почтовых трактах были почтовые станции, они устраивались всегда в деревне или городе, но не на чистом поле. Расстояния от одной станции до другой были различные. Конечно, вероятно, принимались в расчет и условия пути и еще другие. Бывали перегоны в 18, 25 и до 32 верст (вольные возили по несколько перегонов до 80 верст зараз). На каждой станции бывал смотритель. Содержание, т.е., хозяйственная часть станции отдавалась тоже с торгов.
Почтовая станция на сибирском тракте. 1894-1896 гг. Фото: Уильям Генри Джексон
Смотритель имел обыкновенную квартиру в одной половине дома, а в другой две комнаты, предназначенные для пассажиров. Полагалось подавать пассажирам самовар, свечу (конечно сальную), посуду. Часто можно было получить молоко, яйца, хлеб и даже суп из курицы, но это уже за небольшую плату. За самовар обыкновенно давалось копеек 10. Молоко – 8-10 копеек кринка. Меблировка таких станционных комнат бывала самая скудная, 2-3 стола, несколько стульев или табуретов, деревянный диван, книга для жалоб и лубочные картины по стенам. Бывали станции и очень приятно меблированы – с белыми занавесками и цветами на окнах. Это зависело и от смотрителя, и от хозяйки. Смотрители же часто бывали и пьющими и Богом забытыми. Они назначались обыкновенно из почтальонов. В виде исключения я знала трех смотрителей, которые не утратили своего интеллекта, живя всю жизнь в деревне. Один из них увлекался археологией, и его квартирка представляла ценный маленький музей. Другой вел порядочное, как говорят, рациональное хозяйство и старался крестьян вести за собой. Третий увлекался музыкой. Семейные еще вели свои дела кое как, а холостые бывали большей частью безнадежны. Останавливались обыкновенно на станциях раза 2-3 за сутки. Пили чай и основательно закусывали. Суп, пельмени варили и разогревали не более одного раза в день, когда у хозяйки топилась русская печь, клали два кирпичика и на углях варили.
Доставать на станциях мясо и рыбу в Сибири было большой редкостью. Самовар, большей частью, подавался чистый и вообще на почтовых станциях не бывало очень грязно. У многих же хозяек чистота была изумительная. Первое место в этом отношении занимали дома и хозяйки «дружков» (кажется, по Барабе, где-то около Тюкалинск) (Бараба – лесостепная равнина в южной части Западной Сибири, Барабинская степь – Т.К.). Как приветливы и хлебосольны бывали там женщины. Ни за молоко, ни за чай, ни за что не брали платы, и только можно было чего-нибудь сладенького детишкам, или угостить и их самих. Таковы, по крайней мере, мои воспоминания 1870-1874 гг. Для едущих на (обывательских) земских лошадях, для чиновников, едущих по должности, бывали земские квартиры. Там проезжающих было мало сравнительно с почтовыми станциями. Такие земские квартиры бывали не только по трактам, но, кажется, во всех деревнях. Вероятно, остановки в них были в таких же условиях, как и на почтовых с той только разницей, что чиновники, врачи, заседатели иногда по делам службы жили там по несколько дней.
Насколько помню, родители мои постоянно упоминали имя губернаторши Елены Вильгельмовны Падалка (урожд. Руперт, род 1827 г., жена енисейского губернатора В.К. Падалки – Т.К.), как старавшейся о благоустройстве города. Конечно, некоторые городские головы играли немалую роль в этом деле, так как бывали люди незаурядные и со средствами. Садовые городские беседки делались будто по рисункам и под непосредственным руководством Елены Вильгельмовны. Собрание Благородное также (имеется в виду летнее помещение, устроенное в городском саду – Т.К.).
За порядком на улицах следил конечно полицмейстер и его помощник. При уличных торжествах, как принесение иконы, парад в царские дни, кроме нашей полиции, очень малочисленной и даже без формы у нижних чинов (будочников), гарцевали конные жандармы на прекрасных, сытых и крупных (непременно гнедых) лошадях. Одеты в синие мундиры с красными аксельбантами. За полицмейстером ездил всегда казак с красным околышем и красными лампасами. Полицмейстер всегда ездил с пристяжной. Так ездили и еще кое-кто из обывателей. Дышловые кони (запряженные парой в дышло (оглоблю) – Т.К.) были у немногих и считалось это самым высшим шиком. Канавы были на средине улицы с решетками на перекрестках, на Большой (пр. Мира) и Узенькой (ул. К. Маркса), а также на переулках. По этим канавам легко можно было лазать. Забирались и подкапывались по ним воры. На Благовещенской (ул. Ленина) был часовой.
Пыль помню только по вечерам, когда возвращалось стадо домой с поля. Улицы усыпались дресвой. Грязи хронической не помню. Зимой бывало бесснежно. Ездили на колесах частенько. Мост был только один – на Каче – Хилковский (дом купца 3-й гильдии Хилковского Федора Ивановича, члена городской думы и потомственного почетного гражданина, находился за Качей; им и был выстроен чуть ли первый мост через реку – Т.К.). Находился за Качей. Около него устраивалась катушка зимой и качели на Пасхе. Тут же бывали мясные ряды.
Освещение было плохое, сальные свечи в фонарях кое где и только на Большой улице (к 1854 году относится проект освещения Красноярска спирто-скипидарными лампами, которые освещали центральные улицы города. Зажигались с наступлением темноты и к 9 часам вечера зимой уже тухли – Т.К.). А так как у многих ставнями запирались окна, то на улицах было довольно темно. Впоследствии были керосиновые лампочки, но это после 1870 года.
Купальня была одна, между Благовещенским и Покровским переулками. С 9 до 2-х и с 5 купались дамы (говорю дамы, так как обыкновенных простых женщин не встречала никогда), так как в это время мужчины бывали на службе. Купалась почти одна «аристократия», даже из купцов не помню никого, а в остальное время – мужчины. Купальня имела одну общую большую раздевалку (и одну поменьше, в которой бывали кто хотел). Две лесенки спускались в воду. Кругом была деревянная довольно частая вертикальная решетка, внизу пол, над раздевальной крыша. Посредине квадратная дыра для полоскания ног, закрывавшаяся крышкой на ремешках. Старшие очень боялись, чтобы мы, дети, туда не провалились. Вдоль купальни протянута веревка для тех, кто не умеет плавать. Нам, детям, купание доставляло огромное удовольствие. Особенно от четырех – пяти собиралось дам и девочек сравнительно много. Тут же и мы танцевали в воде и всякие штуки проделывали. Купальня держалась на бочках и была привязана к берегу толстыми веревками. Бывало иногда, что ветром и плотами отрывало ее. Если в это время купались дамы, крика и визга было порядочно. Несчастных случаев не бывало, кажется. В купальню вели мостики на стойках с перильцами. В купальне было так глубоко, что среднему человеку было под мышки и, несмотря на то, что купальня стояла довольно далеко от берега, вода была настолько чиста и прозрачна, что, идя по мосткам, видно было камешки на дне до самой купальни. Цвет воды был зеленовато – желтоватым. Воду тогда пили сырую. Течение воды было очень быстрое, оплывать всю купальню против течения могли очень немногие (одна из самых благоустроенных купален в Красноярске принадлежала золотопромышленнику И.П. Рязанову. В 1850 г. он устроил на р. Енисее купальню в виде плавающего дома из тесу. Крепилась она толстым канатом к берегу. Состояла из четырех комнат: прихожая, буфет, раздевалка и комната, где купающиеся спускались в воду с решетками по бокам – Т.К.) Если нам хотелось купаться и в неразрешенное время в купании для дам, то мы ездили под собор (Воскресенский – Т.К.).
Там было не так быстро и дно было хорошее из мелкого гладкого камня. Купались иногда с берега, иногда с плотов. Простые мальчики и взрослые купались с плотов. Часто бывали несчастные случаи, что ныряющего течением подтаскивало под плот. Где и как купались простые женщины, не знаю. Мы купались от 25 июня (Аграфены – купальницы) до 15 августа. Это самый короткий срок. Помню, что мама купалась в мае. Вероятно, и вообще начинали раньше, а кончали позднее, смотря по году, теплу. Температуру воды едва ли меряли. Некоторые и летом мылись в своих банях. Относительно бань знаю только, что у всех были бани свои. У более состоятельных белые, т.е., с трубой и котлом, у других черные, т.е., дым шел прямо в баню и выходил в дыру на крыше. В бане полагалось: сени, предбанник для раздевания и сама уже баня. В предбаннике было окно и под ним лавочка для раздевания и гвозди для вешания одежды. В бане лавка для мытья, окно или редко два, полок, две ступеньки и род ложа с изголовьем, где «парились». Каменка, т.е., печь, внизу подтопка, а выше навалены булыжники, и завершается, это уже не помню как, трубой. Огонь проходил через камни и нагревал их. Когда нужно, чтобы в бане стало жарче, то «поддают». Это значит: надо налить на камни ковш или два воды. Сейчас же появится масса пара, который иногда обжигал тех, которые неумело «поддавали». Еще к меблировке бани принадлежали две кадки, одна с горячей, другая с холодной водой (горячая нагревалась или в котле, который устраивался рядом с каменкой, или просто горячими камнями), медный таз и ковш и большущий, и поменьше, мочальная вехотка, мыло, подсвечник с сальной свечой и серянки (спички), и березовый веник и квас. Вечером, вероятно, неохотно мылись, особенно простые люди из – за всякой «нечисти». Некоторые мылись в бане просто на лавке, а другие любили «париться». Такой любитель хорошего жара, вымывшись, ложился на полок, и его хлестали распаренным (иногда в квасе) березовым веником по всему телу. Некоторые выскакивали потом голыми на воздух и даже на снег, а потом опять «парились». Надо оговориться, что это я знаю только по словам других, в нашем же кругу таких любителей не бывало, кажется. Мылись (кроме исключений) по субботам.
Относительно тротуара я уже говорила, что тротуары везде были деревянные – продольные доски (в 1889 году городская дума издала постановление об устройстве тротуаров и заборов в городе, на центральных улицах они устроены были раньше – Т.К.). Где были хорошо устроены тротуары, там они были несколько выше от земли, устроены на балочках и обшиты с боков тоже тесинками. Тротуары прекращались около каждого дома, где был проезд в ворота, так что приходилось то подниматься, то опускаться. От улицы у переулка были тумбы на 3/4-1 аршин вышиной. Это чтобы лошади не заезжали на тротуары. Были и очень плохие с дырами и заплатами, с гвоздями, рвущими дамские шлейфы (тогда многие носили даже тащившиеся по земле юбки).
На кладбище и за ним, леса не помню. В поле мы ездили к сопке (сопка Черная (Кара-Даг) находилась на правом берегу Енисея, вид с нее на город был очень красив – Т.К.). У горы, где живут Юдины (семья Г.В., купца 2-й гильдии, почетного гражданина, винозаводчика, золотопромышленника; библиофила и коллекционера – Т.К.), мы собирали шампиньоны. Где пивоваренный завод «Бавария (бывший «Богемия» В.А. Данилова, затем принадлежал австро-венгерскому поданному И.Ф. Бенду по Береговой улице (ул. Дубровинского) – Т.К.), там были остатки прежних военных лагерей (за границей городского сада, где были выстроены казармы и лазарет – Т.К.), ямы и кустики берез. Дачу помню только Пелымских на Каче (Н. Пелымский, купец 3-й гильдии и золотопромышленник – Т.К.) которую потом купили Щеголевы (отец и сыновья, купцы 1-й гильдии, золотопромышленники; меценаты) и там построили винокуренный завод (водочный завод за Качей Д.С. Щеголева – Т.К.). Ни на Гремячем, ни под сопкой дач не было. Когда мы приехали сюда в 1884 г., то под Сопкой были уже дачи: бывшие Лохвицкого (Аполлон Давыдович, енисейский губернатор в 1860-1881 годах – Т.К.) и Бургера (Александр Иванович, врач учебных заведений в городе; один из учредителей Общества врачей Енисейской губернии, преподаватель фельдшерско-акушерской школы – Т.К.). От дачи Лохвицкого оставались только аллея рябин и что – то вроде здания. На Гремячем были приличные, но пустовавшие дачи, мы жили там два лета, мы и Владимирский приют только, на следующий год жило семейства 3-4. (В 1848-1879 годах на углу Воскресенской улицы и Приютского переулка (проспект Мира и Парижской коммуны), а после пожара на Благовещенской улице, находился Владимирский детский приют, основанный в 1848 году губернатором В.К. Падалкой, названный в честь великого князя В.А. Романова. Приютская дача находилась на Гремячем ручье, смотрителем которой и управительницей являлась Свечникова Клавдия Ивановна - Т.К.).
Китайская беседка в городском саду. 1900-еЗа монастырем был жалкенький домишко Лампэ. Впоследствии, в 1897 г., мы купили эту дачу и жили без всяких соседей в продолжении 4 лет. Потом о. Вас. Тюшняков (Тюшняков Василий Константинович, в 1893 г. переведен в Александро-Невскую военную церковь, священник Красноярского резервного пехотного батальона, участник Русско-японской войны 1904-1905 годов – Т.К.) с компанией взял землю в аренду, также как и мы, у города, и построил два дома на 4 семьи. Еще года через два – три стали подстраивать по одной дачке, по две, и, наконец, получился целый поселок. В котором году и по каким причинам (кажется, евреям запретили въезд на курорты) быстро выстроилось много дач (евреями по – преимуществу). На дачи раньше никто не выезжал. В городском саду, в гуще, был небольшой летний домик. Там, говорят, живал Падалка.
В деревни тоже не выезжали. «Чистая» публика бывала в городском саду по воскресениям, а впоследствии и каждый вечер. Простой народ не допускался. В овальной ротонде устраивались по торжественным дням (например, 22 июля и 30 августа) танцевальные вечера. Открытые места между колоннами затягивались красным сукном, чтобы не задувало свеч и чтобы не было сквозного ветра. Был приличный буфет в летнем помещении собрания, биллиард и карточные комнаты. Было, впрочем, не принято дамам не входить, не ужинать в этом собрании. Сидели на балконе террасы только и пили чай, или закусывали в исключительных случаях в компании и то, которые помоложе. Если же устраивался чай или легкий ужин семейный, то в китайской беседке. При танцевальных вечерах старшина (старшин избиралось до 4 человек; они обязаны были следить за порядком, снабжать буфет продуктами и устраивать балы – Т.К.) иногда угощал дам конфетами и прохладительными напитками. Тогда это все приносили на подносах в ротонду.
Одевались танцующие в легкие, но все-таки вроде бальных платьев, имея изящные накидки, и светлые шляпы и перчатки. Танцуя, шляпы снимали. Впоследствии Родственные привезли моду приезжать в сад в так называемых костюмах для гулянья. Танцевали ли Родственные (Родственный Павел Алексеевич – золотопромышленник, арендовал Спасский золотой прииск в Северо-Енисейском округе, и его сестра Лидия Алексеевна (в замуж. Шанявская), известная позднее своей благотворительностью – Т.К.) не помню. Мужчины танцевали в ротонде не во фраках. Изредка в саду устраивались гулянья с цветными фонариками, плошками и фейерверками на площадке на горке у берега. Черная публика и тогда не допускалась. Где уж они, бедные, развлекались летом? Наверное, ходили в поле, многие ездили по праздникам, так как кони бывали у многих (знаю, что через заплот любовались фейерверками мальчатки, парни и, может быть, и девушки. Фейерверки были довольно простые. По воскресеньям и потом также по четвергам играла иногда казачья военная музыка (скорее всего музыканты местного батальона – Т.К.). На танцевальных вечерах играл струнный бальный оркестр. Из сада был ход на берег Енисея. Там, между горками, с той и другой стороны была аллея, усыпанная желтым песком, как и дорожки сада, терраса, выступающая над Енисеем. Как будто вода бывала всегда. Еще в 1888 г. тут даже осенью останавливались плоты, террасы уже не было, а был спуск к воде. Мы очень редко ездили на лодке на острова. Я помню только один случай, что мы ездили на Татышев остров. Говорили, что там небезопасно, так как ходят медведи. Вода была большая. В Торгашино летом мы жили 2-3 недели в 1869 г., по случаю ремонта в квартире. Сообщение с той стороной было на карбазах. Помню, что однажды гости должны были остаться у нас ночевать, так как по случаю бури, их не повезли в город. Ездили, вероятно, крестьяне и на лодках. Как переправляли почту и пассажиров, не помню. Настоящий перевоз не был ли в Березовке (был перевоз в д. Березовске и в Красноярске – Т.К.). Не помню, чтоб устраивались пикники в деревне. Может быть просто моя семья не участвовала в них. Однажды я с мамой поехала в Базаиху (деревня на правом берегу на речке Базаихе – Т.К.) зимой. К вечеру поднялся ветер, жутко завывал в трубе и в брюшинных окнах. Говорили, что страшно во время пурги ехать домой, как мы поехали, не знаю, может быть дали нашему кучеру провожатого. Может быть, потому и не ездили в деревни, что в избах было бедно. Хотя были где дворянские квартиры, ездили, впрочем, в Ладейку, в «прощенный» день – на «взятие городка» (из снега делали крепость, одни брали ее, другие защищали), и в Торгашино на какие-то катания с гор. Вероятно, ездила молодежь.
Базары бывали сначала на Старо-Базарной площади только по воскресениям. Потом стали бывать базары по субботам по требованию или ходатайству архиерея […]. Тогда стали производить базары по пятницам на Старо-Базарной площади. Наконец установились базары: суббота и среда – Новый базар и пятница – Старый.
Быт. Местное население распадалось по-видимому, по моей памяти, довольно резко. Я могу говорить почти исключительно по той жизни, в которой вращались мои родители. В виде исключения приходилось мне бывать в доме священника и полукупца, полумещанина, врача, об них я скажу потом далее. Я назову нашу группу «красноярской аристократией» так, как ее называли многие тогда. К ней принадлежали: губернатор (все лица с семействами, конечно), все председатели различных управлений, так называемые начальники отдельных частей (председатель губернского управления, он же, кажется, вице-губернатор, губернского суда, казенной палаты, почтмейстер и т.д.). Многие врачи, вероятно, советники присутственных мест, эти чиновники – аристократы, многие крупные золотопромышленники, жившие здесь (П.И. Кузнецов, П.А. Родственный. Михаил Стефанович. Безносиков (отставной майор, золотопромышленник), М. Крутовский (Михаил Андреевич, купец 2-й гильдии, золотопромышленник), Сидоровы (Михаил Константинович, купец 1-й гильдии, золотопромышленник, меценат, жена – Ольга), Щеголевы, отец и два сына (Сидор Григорьевич, сыновья Дмитрий, Александр, Григорий) и т.д., или главы, уполномоченные от тех золотопромышленников, которые здесь не жили. Мои родители поминали фамилии Голубковых (А.П. и В.П. Голубковы, владельцы приисков на Актолике, Вангаше и в Енисейской губернии – Т.К.; пожертвовали в 1848 г. дом для Владимирского детского приюта); Рязановых (Иван Игнатьевич и Виктор Игнатьевич, купцы и золотопромышленники, почетные граждане Красноярска, одни из первых заявили прииски в южной енисейской тайге – Т.К.), Осташевых (Иван Дмитриевич и Венеамин Иванович, крупные золотопромышленники, меценаты, - сын - один из учредителей Сибирского торгового банк – Т.К.) и т.д. Так называемая аристократия водила хлеб – соль, т.е., бывали запросто на равной ноге только между собою. Губернатор в официальные дни принимал у себя всех тех, кого было «нужно» по каким – либо соображениям. Может быть и другие лица этой группы принимали у себя, или сами бывали у кого из купцов или мещан, этого сказать не могу. В Собрании же собирались уже, кажется, только сливки общества – «благородные» (дом Благородного собрания был выстроен в 1856 г. по проекту декабриста Г.С. Батенькова по Воскресенской улице. Члены его вносили определенную плату. В 1873 г. собрание сгорело, восстановлено в 1875 г. – Т.К.).
Впоследствии слышала, что высшие чины духовенства бывали в здешних знатных домах на правах равного гостя, но я об этом не знала, так как православное духовенство у нас не бывало. Пожалуй, в виде исключения, можно сказать, был бал в собрании, который давал губернатор Замятнин (Павел Николаевич, енисейский губернатор в 1861-1868 гг.) по случаю брака его второй дочери. В день свадьбы, на венчание и, кажется, легкое угощение, были приглашены немногие, очевидно, квартира губернатора не позволяла сделать иначе. Может быть, были у них и другие соображения. Мама говорила, что гостей было мало и даже отчасти удивлялась. Дня через два был уже бал в Собрании, на который был приглашен «весь город». Тут были и купцы, и молодежь – новые, с иголочки телеграфисты (18 ноября 1863 г. в Красноярске по Воскресенской улице состоялось открытие телеграфной станции – Т.С.), офицеры, которых я потом на вечерах в Собрание не встречала. Были и дамы – барышни, не видела после. Было даже нас, подростков, несколько человек, знакомых младшей дочери Замятнина – Веры. Бал был очень оживлен, говорили, что молодежь держалась прекрасно, но, (возможно?), что приглашение или было передано давно, чтобы они могли приучиться танцевать и держать себя. Думаю, что они все – таки были сделаны по выбору… (Далее текст обрывается – Т.К.).
Автор: Тамара Семеновна Комарова, старший научный сотрудник отдела истории Красноярского краевого краеведческого музея
Фото: Красноярский краевой краеведческий музей
Похожие публикации
Достоин памяти потомков: Иннокентий Алексеевич Матвеев
Роберт Карлович Пикок: «Без любви к больному нет врача»
